Архитектора успели предупредить, он в спешке покинул город и вернулся в Финляндию. До последних лет своей жизни Антонов считал, что лучшие проекты он выполнил в Свердловске, и мечтал увидеть хотя бы ещё раз свой ненаглядный Дом…
А у тех, кто завидовал «небоскрёбожителям», переминаясь с ноги на ногу по ту сторону кованой ограды, вскоре появился повод для злорадства – или сочувствия. У режимных подъездов Дома Чекистов всё чаще останавливались чёрные «воронки», хозяев забирали одного за другим: расстреливали, ссылали… Осиротевшие семьи выселяли из квартир и перевозили в лучшем случае в убогие бараки на улице Челюскинцев.
Юля делала копии документов, вовсе не выглядевших ветхими: приговоры о расстрелах, постановления о наложении ареста на имущество, слёзные письма вдов, оставшихся без жилья, работы и денег, статьи из «Уральского рабочего» про врагов народа и политических слепцов. У неё заболела голова; пожалуй, хватит на сегодня. Вот и Волков давно уже ёрзает за своим столиком в нетерпении…
Вогулкина вышла из архива с последним ударом часов на площади – как граф Монте-Кристо. Хотелось вымыть руки, а лучше бы – сразу в душ, с головой. И потом позвонить Паше, может, он позовёт её вечером погулять – есть ведь о чём рассказать!
Но вместо того чтобы перейти по светофору на ту сторону проспекта и сесть в трамвай до родного ЖБИ, Юля пошла в другом направлении – будто её тянули за ниточку – и спустилась к пруду. Слева, под бюстом Мамина-Сибиряка, горбились шахматисты и продавцы старых книг. Справа гремели самокатами ребятишки. Вогулкиной казалось, что от неё несёт горькой книжной пылью, она даже понюхала незаметно рукав своей рубашки.
Город наслаждался маем, сияла нежная листва, под ногами хрустели липкие почки. А Юлина ниточка натягивалась всё сильнее.
На Набережной Рабочей Молодёжи целовалась немолодая и некрасивая пара, рядом, как положено в рассказе о двойниках, миловались голуби – один был далматиновый, с поржавевшим горлом. Коротеньким переулком Химиков Юля вышла наконец к высокому серому дому – и уткнулась носом в ограду. На воротах был кодовый замок.
Как назло, никто не выходил из Дома Чекистов и не возвращался; на скамейке в безлюдном дворе сидела мамаша с младенцем на руках, но Вогулкина постеснялась её окликать. С чего бы жильцам пускать в закрытый двор посторонних!
Открылись ворота лишь через полчаса: пропустили на законных основаниях крепко заляпанный грязью «опелёк» и на незаконных – Юлю. Она тут же с деловитым видом направилась к ближайшему подъезду, хотя можно было и не разыгрывать сцену. Вторжение Вогулкиной никого не заинтересовало, мамаша даже головы в её сторону не повернула, а других людей во дворе не наблюдалось. Юля обошла двор по периметру. Рассмотрела неработающий фонтан. Поглазела на окна, гадая, за каким из них покончил с собой в 1937 году обкомовец Константин Пшеницын, ожидавший ареста. И с какой стороны проник во двор неизвестный самоубийца, бросившийся с крыши в 1960-х. Вот так и меняют архитектуру человеческие судьбы! – воскликнул бы, наверное, Паша Зязев. Не меньше чем деревья, бывшие когда-то слабыми крохотками и вымахавшие чуть не до крыш! Как вот эта черёмуха – высоченная, сплошь покрытая белым цветом, она напоминала невесту-перестарка, но благоухала как молодая.
Хлопнула дверь подъезда, в который будто бы шла Юля, и молодая мать обернулась с недовольным лицом, ведь младенец только-только заснул. Мужчина среднего роста, но ладный, с прямой военной спиной, поравнялся с Вогулкиной и вскинул левую руку, продемонстрировав блестящие часы на запястье. Костюм, галстук, остроносые туфли.
– Здравствуйте. – Он кивнул ей по-доброму, как соседке. Юля тоже кивнула, и мужчина, заметно раскидывая при ходьбе носки в стороны, свернул в соседний двор.
Там, в соседнем дворе, как вскоре выяснилось, не было ничего интересного. А вот мужчину этого Юля почему-то сразу же запомнила – вместе с черёмухой, фонтаном и матерью с младенцем на скамейке. Запомнила и не удивилась, когда его внешний облик соединился с именем на визитной карточке. Тонкие губы, бородка-пик, внимательные голубые глаза…
– Конечно, я дам вам интервью, расскажу и об институте, и о Доме Чекистов! – сказал Олег Аркадьевич по телефону. – Давайте встретимся в пироговой «Штолле», на Горького, семь А: знаете, где это?
Вогулкина не знала. Не было у неё финансовых возможностей ходить по пироговым.
Ясной обещал ждать её внутри за столиком. Она узнает его по бородке и светло-серому костюму.
Паша составить ей компанию отказался, поэтому в «Штолле» Вогулкина явилась одна и в дурном настроении.
– Мы с вами раньше не встречались, Юлия Ивановна? – спросил Олег Аркадьевич, встав из-за стола для приветствия. – Я совершенно уверен, что видел вас раньше, но не помню где. А у меня очень хорошая память на лица.
Юля хотела сказать, что да, встречались, буквально третьего дня во дворе Дома Чекистов, но почему-то не решилась и неопределённо пожала плечами.
Ясной заказал два больших куска брусничного пирога и какой-то странный кофе с привкусом. «Кофе с глупостями» – так называл подобные напитки Юлин папа.
Платить, как она надеялась, будет Олег Аркадьевич, но пирог на всякий случай решила не трогать, хотя выглядел он весьма аппетитно.
– Не любите сладкое? Там ещё с рыбой есть, – забеспокоился Ясной.
– Да я просто не голодная, – соврала Юля, хотя у неё довольно громко урчало в животе.
– Ну как угодно. А вы без диктофона?
– У меня память хорошая. – Очередное враньё, как же она забыла про диктофон! – Буду в блокноте фиксировать основные моменты.
– Ну хорошо, только потом покажите, что у вас получится.
О своём частном институте Ясной рассказывал скупо, без охоты. Выдавал какие-то общие, банальные сведения. Кто там ещё кроме него числится, не сообщил. Юле не попадались прежде такие собеседники. Ни на один её вопрос Олег Аркадьевич не ответил прямо, постоянно соскальзывал то в прошлое, то в будущее.
Она всё-таки попробовала пирог – ужасно вкусный! – и сама не поняла, как он вдруг исчез с тарелки. Олег Аркадьевич сделал вид, что не заметил, с каким аппетитом «журналистка» подбирает корочкой загустевшую брусничную начинку.
Ясной рассказывал о своих корнях, семье, родственниках, и Вогулкину не оставляло странное чувство, что он привирает. Если не врёт вообще обо всём.
Начал с того, что состоит в родстве с разными благородными семействами.
– Я внук генерала Игнатьева и Сталина по линии Сванидзе. Так уж совпало. Ещё Лиля Брик – тоже наша. Мой прапрадед разрабатывал проект первого российского парохода. Бабушку рисовал Илья Ефимович Репин, портрет находится в моей собственности, но не здесь, в Москве. У меня несколько квартир в Москве и здесь тоже есть. В Доме Чекистов.
Юля навострила уши, перестав рисовать в блокноте домик с заборчиком (рисунок был почти готов).
– Вот прямо сейчас пишу книгу об этом доме. Там невероятные истории! Знаете, я давно хотел сосредоточиться на увлекательной исторической журналистике. Раньше был чиновником, сделал успешную карьеру, но надоело. Всё надоело! Уволился в один день и решил: буду жить на ренту. О, это ко мне!
