Придумано нами было куда больше, чем сделано.
Мы почти не знали друг друга, а теперь и не узнаем. И поделом! Грех – он разъединяет, внушал мне когда-то один батюшка-грешник. Не согрешили бы, так, может, дружили бы по сей день. Перекидывались бы песенками и названиями книг, отправляли друг другу по ошибке пять тысяч рублей, делились бы халтурой.
Таксист, который вёз меня три месяца назад в аэропорт Екатеринбурга, сказал, что он ясновидящий.
Было раннее утро. Мы выехали на Россельбан, благополучно миновав то опасное место, где можно оказаться на встречке по чистой случайности.
– Смотрите, у «тойоты» номер как у меня – три девятки! – сказал таксист.
По утрам я всегда добрее и терпеливее к людям, чем вечером. Даже в такой невесёлый день, как сегодня: впереди пять часов в Москве (отстричь бы их ножницами, так ведь будет кровить), новый рейс, трудная командировка, люди, рассчитывающие на мою эффективность, а в чемодане – множество ненужных вещей. И рыбы-письма, выбросившиеся на берег, в телефоне.
Так что лучше – про таксиста.
– Это хороший знак, – любезно отвечаю я. – Нет ничего лучше девяток.
– Вы думаете?
Он так заинтересованно косится на меня в зеркало заднего вида, что я жалею о своих словах: лучше бы не отвлекался и смотрел на дорогу. Мы проезжали мимо «Рамады», когда таксист начал рассказывать свою историю.
Когда-то давно к нему стали приходить духи – люди с длинными белыми волосами. Такими, знаете, в голубизну. Они называли себя джиннами. Джинны в числе прочего рассказали водителю о том, когда уйдёт Путин (twimc: это будет холодный день с сильнейшим снегопадом!), что на Урале скоро полностью поменяется климат и что ему, таксисту, джинны станут давать разные знаки, которые он должен уметь читать.
– Вот, например, в седьмом году еду я по Свердлова, и вдруг появляется огромный черный «лендкрузер»! Тогда их было ещё не так много. Ну, думаю, ладно. Встали мы с ним на светофоре. Как вдруг едет ещё один такой же точно круизёр. И ещё один. И, вы не поверите, ещё один. Взяли меня в «коробочку».
– Может, они куда-то группой ехали? Ну вроде как группой выходного дня?
– Так вы дальше слушайте! – обиделся таксист. Ясновидящие ужасно обидчивы. – Еле как вырвался я из этой «коробочки», свернул, значит, на Космонавтов, доехал весь в поту до «Зари», и там, где пешеходный переход, вдруг появляется ребёнок- инвалид. Ступает на дорогу.
– Один, что ли, ступает?
– Ну он такой был, подросток. С церебральным параличом. Я его пропускаю, а мне сзади сигналят, что, типа, я всех задерживаю. Как вдруг идёт ещё один такой инвалид, только постарше.
– А потом ещё двое? – догадываюсь я.
– Да! – ликует водитель. – Но и это не всё!
Засветилась впереди башенка Кольцова, мелькнул самолёт Бахчиванджи; меня не отпустят, пока не дослушаю историю до конца.
Таксист достаёт из багажника мой чемодан и не спешит прощаться.
– Еду дальше, на Эльмаш. Как вдруг дорогу мне переходит беременная женщина…
– А за ней ещё три?
– Да, но не сразу, одна за другой. Чего вы смеётесь? Всё это чистая правда. Я вот, например, уже ничему не удивлялся. Я просто поехал в киоск и купил лотерейный билет.
Драматическая пауза. Вот-вот истечёт время бесплатной парковки.
– И выиграл эту машину!
Неловко чувствовать чужую ложь. Если мне чего-то и хотелось в жизни по-настоящему, так это быть совершенно честной. Но здесь мешает глубоко укоренившаяся жалость к людям. Она – враг честности. Совершенно честные люди не ведают жалости.
– В вашей жизни всё скоро изменится! – сказал таксист на прощание, когда я буквально вырвала у него из рук чемодан.
Спустя двадцать часов после этих слов я встретила тебя.
Может, надо было подождать немного – явилось бы ещё три зевса следом?.. А потом – джипы, инвалиды, джинны, лотерейные билеты, выигранные машины?
Но я предпочла всем этим сокровищам единственную настоящую встречу в московском отеле и нежность в безымянном кафе. И начала тосковать по тебе, когда мы ещё даже не поцеловались толком, когда наши телефоны разговаривали друг с другом вместо нас.
Ещё не узнав тебя, я переживала тот день, когда мы друг другу наскучим и весь вопрос будет в том, кто уйдёт первым, какой глубины рану нанесёт другому.
В городе, куда я полечу, аллилуйя, уже всего через четыре часа, есть множество картин святых мучеников, демонстрирующих свои раны с невинной гордостью, без веры в исцеление. Собака у ног святого Роха поджала хвост, лев идёт прямиком на Иеронима, ставит лапы одна перед другой, как модель на подиуме. Даже ту, что с занозой.
Сохранить остроту воспоминаний можно лишь сейчас, а потом они неизбежно испортятся, ведь в памяти, как в моей сумке, не соблюдаются условия хранения.
Наша история развивалась так поспешно, будто бы кто-то подгонял, толкал в спину, как та длинноногая пассажирка в самолёте. Всё было излишне быстро, и я не заметила смены сезонов. Раньше можно было выйти из дома в чём ходил, но теперь твои слова стали как зимняя одежда, которую надо долго напяливать и так же долго снимать. Мне хотелось голой, бесстыжей честности, а здесь снова была игра.
Но ведь игры в моей жизни и без того хватает – я целыми днями только и делаю, что играю, в разной степени убедительно исполняю роли, на которые сама себя утвердила когда-то. Жена. Мать. Дочь. Подруга. Ценный сотрудник. Надёжный товарищ. Приятная соседка.
Вот и Кате, с которой мы всё никак не встретимся, потому что меня заносит в воспоминаниях, надоело играть одни и те же роли изо дня в день. У неё нет мужа и детей, она моложе меня лет на десять и только что потеряла зажигалку.
Мы увидим друг друга на выходе из аэроэкспресса, куда я пришла исключительно для того, чтобы по-собачьи пометить сигаретой очередной бездарно прожитый час.
– Дай прикурить, – говорит Катя и шмыгает своим курносым носом так, что я почему-то зверею от жалости к ней. – Простыла, ляха-муха, по дороге.
Винищем от Кати разит так, что можно опьянеть уже только от этого запаха.
В моей руке зажат клочок письма – я написала его вчера вечером, а сегодня разорвала на много маленьких частей и хоронила в урнах разных терминалов. Расчленение трупа, сокрытие улик. Детский сад накануне пенсии!
Последний клочок я собиралась выбросить именно здесь, у аэроэкспресса. Но позабыла, встретив Катю. И сунула бумажку в карман.
– Прикинь, – говорит Катя, – нажрались сегодня с подругами, и я такая: какого этого я буду здесь торчать? Если в Сочи ещё тепло? Чё работаем-то, ляха-муха, ради чего?
Катя курит так жадно, что пепел не успевает нарастать – у него просто нет шансов, как и у меня.
Я вдруг понимаю, что мне нужно сделать! Не заныкивать клочки по закоулочкам, а снести с телефона фейсбук и все мессенджеры, кроме того, где переписываюсь с сыном. Ты мне туда всё равно никогда не писал…
