Татьяна Леонидовна еще не приехала — очевидно, «сам» еще не отбыл в Париж, и это ее задерживает. Жаль, красивая осень быстро проходит и уходит, и краски каждого дня неповторимы, ей бы, художнице, было бы чем заняться, было бы что «запечатлеть». Ольга Николаевна приехала на два дня до мороза и успела всласть полюбоваться своим садиком; теперь и он, увы, приобрел довольно грустный вид! «Погостила» у нее вчера вечером, поели арбуза и поговорили за жизнь. Жизнь жизнью и осталась, а арбуз ночью дал себя знать, и мы с Адой Александровной сшибались лбами в районе «генерала». Как видите, новости немудрящие; не из тех, что удовлетворили бы, скажем, «отчаянную Ритку», ибо человек, возвысившийся до Маяковского, вряд ли спускается когда-то в мирскую юдоль, где растут арбузы и генералы.
Как Вы себя чувствуете, Рыжий? Освободились ли от гриппа и приступили к Уте — хрен редьки не слаще — (кстати, так, кажется зовут жену Чаплина, т. е. Утей, или Утой?)
[888].
Два дня подряд писала ерунду о ерунде — отзыв на два рассказа двух юных самодеятельных гениев; рассказы рвотные, сплошной выверт и выкрутас, пролежали у меня два месяца, пока я раскачалась. Прислала мне их некая милейшая дама — геолог, патронирующая самодеятельных гениев: они — тоже геологи, и пусть таковыми и останутся!
А. А. собирается в Москву в самом начале месяца, ей, по-моему, осточертело тут, но она держится мужественно и виду не подает. Убрала все останки цветов с участка, рассортировала луковицы цветочные, массу белья перестирала, и, хоть и устает очень, не пищит.
Завтра, Бог даст, примусь дописывать Казакевича, время-то идет… Целую Вас, А. А. также, сердечный привет родителям.
Вы так убедительно уговариваете меня не перепечатывать для Орлова статью, что, несмотря на врожденную лень, появилось желание сделать это!
22
4 октября 1964 г.
Рыжоповастенький (это — по новому правописанию
[889], а «по-старому» было бы «рыжеповастенький»!) Спасибо за поздравление «с днем ангела», которое прибыло в тот самый «ангельский» день, который прошел в довольно таки будничных заботах, которые присущи данному сезону; вечером зашла Ольга Николаевна, посидели, поговорили о том о сем, поели картошки со свежесобранными! грибами и попили чайку; а шымпанское (по-новому!) утаили, до еще какого-нибудь табельного дня.
Наши любимые грибы стоически перенесли ряд ночных заморозков и оказались на своих постах — подосиновики под осинами, а подберезовики, равно как и белые — под березами, когда мы с А. А. пошли нанести последний грибной визит осеннему лесу. Нашли 9 белых сверх порядочного количества «черных» и красных. Я посолила банку и сварила суп из белых, и еще насушила разных пестрых — вот как! Но, по правде сказать, как все лентяи — собирать люблю, чистить — не очень, а уж готовить и вовсе скучно. К тому же собственную грибную стряпню почти никогда не ем — это уж свыше сил.
Все эти дни А. А. очень много возилась на участке, чтобы высвободить мне время после ее отъезда — от большинства садово-огородных забот. Но рука у нее болит от физической работы и всегда может получиться обострение (после которого подвижность локтевого сустава еще уменьшается).
Вчера наконец появилась Татьяна Леонидовна — «сам» в Париже, но уже на днях возвращается; Гарик проработал 3 дня в колхозе на картошке, но плохо себя почувствовал и был отправлен в Москву; вместо картошки занимается общественно-полезной деятельностью при райкоме комсомола (хоть сам и не комсомолец!) — пишет какие-то плакаты и диаграммы. «Сама» была на миланской «Богеме»
[890], ей очень понравилось, и она довольно толково рассказывала о своих оперных впечатлениях. После Парижа «сам» должен ехать в Бирму, помогать слаборазвитой стране возводить некий монумент — какой, кому, по какому поводу запамятовала. Но у него настолько разболелись ноги (ампутированы обмороженные в Ленинграде во время войны пальцы обеих ног и нарушено кровообращение) — что еще неизвестно, будет ли в состоянии поехать и, главное, поработать там… Есть к Вам большая просьба — если есть возможность достать 3 экз. Вашего прелестного Блока
[891], вот было бы чудесно! Но боюсь, что уже не достать… Орлов мне прислал книжечку с прохладной (после того моего письма) надписишкой … (тут меня сморил сон, продолжаю 5-го на рассвете!)
Вчера, в самый неожиданный момент, когда дома был дым коромыслом (Ада собирала свои вещички, чтобы ехать в Москву, доделывала свои последние делишки дома и на участке, я топила печку и варила тот самый суп из последних белых грибов, и обе мы очухивались от длительного визита Татьяны Леонидовны и бесконечного рассказа ее о необычайном уме и способностях вундеркинда-Гарика), вдруг явилась к нам последняя экскурсия этого сезона — два шикарных… татарина: тот самый Мустафин, с которым у нас идет переписка (очень, кстати, привлекательный и приятный молодой человек) и старый круглый Фаттах
[892], прижизненный классик. Шансов разыскать могилу почти никаких; Мустафин ищет людей, бывших в Елабуге в эвакуации и опрашивает местных, но пока безрезультатно; безымянных могил около 30 (1941 г.). Крест, поставленный Асей, и «Условная» могила приведены в порядок, крест окрашен. Серикова (а не Серебрякова) — Добычина — жена писателя Добычина
[893], умершего в Елабуге в эвакуации, в Москве не проживает и под этой фамилией. Адрес, по которому она жила в Москве уже после войны — Красноармейский район(?), Яковлевский пер., 14, кв. 12. Как зовут сына, неизвестно. Мустафин мне оставил адрес добычинских хозяев в Елабуге, попробую списаться с ними и разузнать про сына. Кроме того, попытаться узнать что-нибудь на московской квартире, если сам дом еще существует… Пока что, Рыжик! Бросаюсь топить, готовить завтрак и провожать А. А. на еще действующий московский автобус… Целую Вас, привет старшим!
