11) И последнее (если ничего не забыла) — то, что сохранилось в «невыясненных» руках, т. е. какие-то рукописи и письма могли сохраниться из тех, что оставались здесь до маминого отъезда из Советского Союза; и второе — после ее приезда, т. е. с 1939 по 1941.
Поэтому очень важно добиться опубликования в печати, скажем в Литгазете, объявления о создании комиссии. Именно это поможет выявить разрозненное здесь, а, может быть, и заграницей. Мне кажется, это — первейшая задача комиссии
Задача же основная — выявить, взять на учет и собрать в СССР всё, что удастся. «Мой» архив я завещаю ЦГАЛИ, и постепенно, после обработки, буду им сдавать… (не всё, конечно!)
Так вот, если Вы с Орлом найдете возможным собраться, не ожидая меня, но с моим благословением, то собирайтесь, чтобы комиссия начала действовать хоть бы в четверть силы. Тут важно принять общее пока (и расплывчатое) решение — собрать разрозненное в СССР, и не расплывчатое — об опубликовании объявления о самой комиссии и ее составе. Без этого нам мало что удастся собрать из неизвестных нам источников.
Хочется, чтобы Орел остался председателем — из всего ассортимента он лучший; в крайнем случае, с ним и Ленинграде легче связаться, чем с Константином Георгиевичем в Тарусе или Ильей Григорьевичем в Москве. Константин Георгиевич — пустое место, Илья Григорьевич — «одиозная» фигура — а Орел достаточно нейтрален и действенен, и… не одиозен никому.
Что мне важно во всем этом: что удалось Вас включить. Это хорошо. Ваше имя уже в гослитовской книжечке, даст Бог, будет и в ленинградской
[421], — есть и в комиссии. Мне хочется (не то слово, ну ладно!) — Вам передать Цветаеву. Чтобы постепенно, со временем Вы стали первым — и на долгое время вперед единственным «специалистом» и знатоком. Чтобы к тому времени, что Цветаева действительно воскреснет для читателей — а Вы до него доживете, Вы о ней могли сказать с полнейшей достоверностью. Поэтому только Вам я дам доступ к тому, чем располагаю, и открою Вам то, что надо, чтобы знать шире, больше, глубже… Я — человек куда более «разборчивый», чем собственная мать (на людей), да, верно, и «разбираюсь» лучше. И думаю, что в Вас, своей наследнице, не ошиблась.
Получила письмо от «крестной»
[422]. Письма самого Константина Болеславовича почему-то не доходят. «Поэма Горы», конечно, была в том конверте, и Константин Болеславович в бешенстве… Тем не менее, просила его пока не реагировать, думаю, что добуду без его бедного стариковского бешенства. А потом удушим Володю, как гада. Всей комиссией. Орла заставим. Герой пронзает гада
[423].
Посылаю Орлу письмишко — передайте. Может быть, для «прилику» вложите в конверт и напечатайте его «фамилие». Я не знаю его адреса. Рискну послать телеграмму на «Москву» вообще, а письмо передайте. Нет, на Ваше имя телеграмму.
А мороз крепчает, уже за 20°. Как видите, и это письмо — не письмо, но будет и «то самое».
Обнимаю Вас
8
5 февраля 1962 г.
Милая Анечка, только что получила Ваше письмо и сейчас же «откликаюсь», коротко, как «ку-ку», ибо Скаррон теснит меня, а не я его. Ну и что ж, отложим комиссию до марта, ежели начальство решило. Только опять всех собрать не удастся. Такой издательский размах, мне кажется, не очень своевременен — но мне «кажется», а Орел — человек многоопытный и, возможно, знает, что делает, или собирается делать.
Если Орел будет в марте в Москве, то я в Ленинград не поеду, ибо это единственная существенная (сейчас) причина такой поездки. О родичах
[424] и друзьях, которые у меня там есть, и даже о том, что я никогда в Ленинграде не бывала, сейчас распространять не буду. У меня очень мало на всё времени, куча дел в Москве, и мне с ними важно хоть как-то управиться. Так что Орел московский меня в марте вполне бы устроил. А повидаться надо, ибо «переписка из двух углов»
[425] несколько затягивается.
Объявления о комиссии дают далеко не всегда, и добиться того, чтобы было напечатано про эту не менее трудно, чем (почти!) издать целую книгу. Кто знает, например, о мандельштамовской комиссии под председательством… Суркова?
[426] (которого мне, кстати пытался всучить Воронков на те же роли, но я отвергла железно!). И о многих подобных?
А без опубликования комиссия почти не существует, т. е. почти и не нужна. Опубликование непременно вызовет приток материалов или хотя бы сведений о них, вообще отклик у людей, которых мы не знаем. Вообще, состав, за исключением разве Орла, мало авторитетный. И Константин Георгиевич, и Илья Григорьевич, хоть и знамениты, но не котируются именно там, где решаются судьбы книжные — а иной раз не только книжные. Что касается, в частности, Ильи Григорьевича, то во всех вопросах искусства, за которые он ратует, стараются сделать наоборот, наперекор его советам или желаниям. Это не распространяется на его депутатскую деятельность, конечно… Ну, пока достаточно про это.
