35
16 июля 1962 г.
Милая Анютка, посмотрите, посмотрите, каких казарм только люди не настроили, чтобы отдыхать повзводно и подивизионно! Впрочем, к этому зданию — равно, как и к Кемери
[525], не имеем никакого отношения. К казармам тоже; по возрасту. От Лиды Бать получила вчера писульку, где сообщается о том, что жировка <…>
[526] на «мою» квартиру уже у нее в руках, а Наталиша
[527] 12-го должна была внести деньги
[528] (если не прокутила в «Национале» с <…> ами!)
[529]. Впрочем, если бы это невероятие и случилось, то мне без интересу, т. к. моих кровных там почти нет. Все — чужие! Вот ситуация! — А Скаррон, долженствующий из нее, из ситуации, хоть частично выручить, поддается куда как туго; надеюсь, однако, скоро разойдусь вовсю. Пора бы. Погода по-прежнему переменная, харч по-прежнему утлый, за исключением воскресенья, когда ходим кутить при помощи бульона с пирожками и отварной треской под судака.
Вчера получила подробное письмо от Тамары по поводу Вашего любимца. Говорят — игрун невероятный и уже самостоятельно лакает молоко, приучается делать свои делишки в песочек — в общем герой. Если Вы не позаботитесь о его судьбе, — а он трогательный и полупушистый — все равно утоплю; на память оставлю портрет Вашей работы. Вы умник, что поработали над «Крысоловом» — что неладно, исправим. Лиха беда начало. Нельзя ли, кстати, попросить Костю перевести эпиграф из Гельдерлина к «поэме»?
[530] Он совсем не звучит… Но лучше моего нынешнего Скаррона. Мы обе пока живы-здоровы, чего и Вам желаем; целуем в чубчик.
36
19 июля 1962 г.
Милая Анечка, не знаю, почему не получаете моих писем, пишу очень часто; не то долго они идут, не то просто пропадают — пропало два моих письма в Тарусу, к приятельницам, охраняющим недвижимость и кошкину семью.
Из Тарусы телеграмма (от вышеназванных приятельниц): «Сегодня узнали прибыл скульптор собираются завтра ставить памятник
[531] Марине около Мусатова все знакомые хотят знать твое мнение задержали установку — завтра срочно вызови нас по телефону». Еще, как видите, новость. Что за памятник, откуда, что за скульптор, откуда приехал, чья инициатива, почему в обход комиссии и семьи — и кто может ответить на эти вопросы — абсолютная загадка. Если что услышите — напишите. На переговорном мне сказали, что слышимость будет плохая, т. к. связь через Лиепаю — Ригу — Москву — Тарусу, и я послала срочную телеграмму в Тарусу — копию Эренбургу — «Любой проект увековечивания памяти Цветаевой должен быть утвержден цветаевской комиссией при Союзе Писателей (фамилии). Установление памятника Тарусе в отсутствии семьи, друзей и в обход комиссии считаю недопустимым». Вот и всё, что я смогла сделать по поводу этого метеорита — т. е. ничего, т. к. ничего, кроме той телеграммы, мне не известно. Чудны дела твои, Господи!
[532] Вообще сама мысль (именно в Тарусе, по «Хлыстовкам» (—) хороша, но что за скульптура? Ибо скульптура, раз скульптор!
Получила Ваши примечания к «Юношеским стихам», — мне кажется, надо сказать, кто был Розанов, потом стихи посвящены, по-моему, памяти П. Я. Эфрона
[533], а не ему самому, раз его уже не было в живых в то время. Надо ли указывать посвящение к Парнок
[534], если об этом у Цветаевой нигде не написано? Вообще воскрешать эту сомнительную фигуру? Вам сказал об этом Орлов — но для меня он в данном случае не авторитет, как, скажем, мамина сестра Ася, указаниями которой в некоторых случаях можно руководствоваться бесспорно. Я тоже предполагаю, что стихи посвящены Парнок, но доказать этого не могу и сказать, что знаю — тоже. Что Вы об этом думаете?
