Маг протянул сумку и повторил:
— Не прикасайтесь.
Сказать легко, а мне еще дневник в посольство доставлять… Я с сомнение покосилась на сумку, которая лежала на сидении пролетки — с таким видом смотрят на гадюку, не веря, что пригрели ее на груди. Будь я работником посольства, то, получив такой «подарок», выбросила бы его на помойку. Будь я умнее, выбросила бы сразу в воду канала, по мосту которого мы сейчас проезжали. Будь я еще умнее, не брала бы дневник в руки, но глупо пытаться изменить прошлое, а вот с будущим можно поспорить.
Мои денежные запасы «похудели» на бриллиантовый гарнитур: колье и серьги. Подозреваю, я переплатила, потому как маг не стал отказываться, но был удивлен, получив еще и браслет в уплату за исцеление. Зато теперь на ладони белели тонкие нити шрамов, которые должны были сойти примерно за месяц.
Пролетку потряхивало на булыжниках, мимо проплывали дома, слева синело море, чуть розоватое в лучах садящегося солнца. По оживленной набережной прогуливались парочки: кружевные зонтики под руку с белыми костюмами. Играл оркестр. Мальчишки торговали клубникой, и сладкий аромат ягод мешался с соленым запахом моря. У белой ротонды стояли местные дэры, и от их заинтересованных взглядов мне стало жарко и одновременно весело.
Я подставила лицо солнцу и улыбнулась. У меня не было зонтика, зато у меня была свобода! Примерно так ощущает себя человек, снявший оковы и понимающий, что его нельзя больше отследить по магическому поводку. Потом я вспомнила род занятий жениха, и настроение резко пошло вниз. Найдет ведь, сын бездны. Надо уезжать из города и как можно скорее. Избавлюсь от дневника — и подальше отсюда.
Пролетка притормозила около пансиона, в окнах которого гостеприимно горел свет — в столовой накрывали ужин. И я подумала: надо будет переодеться, чтобы предстать перед обществом в достойном виде. За ужином я позволю себе бокал вина — для храбрости. От одной только мысли, что придется делить комнату с дневником внутри все сжималось от страха. Так почему бы не выпить. Рядом нет никого, кто бы меня остановил.
Я расплатилась с извозчиком местной монетой — поменяла на пароходе, и сошла, держа торбу в руке. Вход в пансион был рядом — пара метров, но тут лошадь, до этого с безразличием тащившая повозку, и даже вившиеся вокруг морды мухи её не раздражали, заржала с таким ужасом, словно узрела самого сына бездны во плоти, ну или пожирателя конины, задрала хвост и скакнула вперед. Меня обдало горячей волной от пронесшейся мимо лошади, свистнул хлыст, слава небесному отцу, мимо моей спины, впрочем, круп лошади он тоже не достал. Я успела заметить откинувшегося назад кучера, из раскрытого рта которого доносились нечленораздельные «тпруу и стой». Заметила, как ловко отпрыгнул в сторону прохожий, чудом разминувшийся с копытами, как завизжала продавщица цветов, как поскользнулся на кучке лошадиных орехов тот самый прохожий, приложившись спиной о столб, как по улице от взбесившейся лошади волной расходилась паника, а следом неслись крики, брань и ни одного свистка постового.
Какое-то время я стояла, смотря вслед пролетке и гадая, остановят ли лошадь или та свалится сама. Мне она показалась довольно преклонного возраста, более чем преклонного для столь бодрого галопа. Все в этой Фракании не по-людски. Даже лошади.
И в это время кто-то резко дернул сумку из моих рук.
Косой стоял на углу за два дома от пансиона дэры Ластины и с делано безразличным видом пялился по сторонам. Он ждал. Занятие, как думал тогда Косой, самое что ни на есть наипротивнейшее. Хуже могло быть лишь сидение в холодном погребе, ведь подмастерья вора больно много чести в камеру сажать.
Косой отогнал надоедливую муху от лица, бросил украдкой взгляд на столики таверны, выставленные прямо на улицу. За угловым сидел Гвоздь — средних лет мужчина, и можно было сказать, что все в нем было средним: рост, полнота, костюм горожанина, темно-русые волосы, незапоминающееся лицо, словом, вор из Гвоздя был первостатейный. Лишь по-девичьему тонкие пальцы могли намекнуть на род занятий хозяина.
Косой бросил взгляд на Гвоздя и приосанился. Он до сих пор пребывал в недоумении, почему среди десятка мальчишек от семи до тринадцати лет Гвоздь выбрал в ученики именно его, и гордость снова и снова загоралась в его сердце, наполняя тело легкостью.
Гвоздь — лучший. Пусть строгий, гоняет, и даже бьет, зато лучший среди воров, и ему достаются самые выгодные заказы, как, например, сейчас.
У лавки старого Мендерса уже час листал книги вихрастый молодой человек, и по одному взгляду на него можно было сказать, что либо он берет не те книги, либо тратит попусту время Мендерса. Молодой человек и сам это понял. С тоской отложил в сторону потрепанное издание жития святого Гранда, чьи части тела так любят поминать сквернословцы, прошелся по улице, потом вернулся, купил букетик цветов и занял позицию на противоположном от Косого углу.
Косой одобрил действия вихрастого. Цветы и тоскливая физиономия позволяли продержаться еще часа три, не вызывая подозрения. Имени мага Косой не знал, знал лишь, что тот должен обезвредить для них вещь, которую предстояло выкрасть Гвоздю.
Косой потоптался, незаметно вздыхая: время, как бывает в таких делах, тянулось со скоростью черепахи, выползшей на песок. Он принялся было насвистывать, но напряжение перед делом заставляло фальшивить, и парень замолчал.
Наконец застучали копыта, Косой приободрился, с надеждой вглядываясь в пролетку, и подскочил, мысленно, конечно. В пролетке сидела рыжая девица. Косой поднял руку к голове, делая вид, что скребет затылок.
«У пансиона, остановись у пансиона».
Кепарик полетел на землю, сигналя, что клиент прибыл. Краем глаза Косой уловил, как, не торопясь, поднялся с места Гвоздь, как прикрыл глаза, опершись о стену вихрастый, и его помощник уже шагал к нему, чтобы подхватить теряющего силы мага.
Но тут случилось сразу несколько вещей, так что Косой и ахнуть не успел, как учитель валялся около фонарного столба, точно перебрав вина. Маг, повиснув на помощнике, ковылял за угол, к ожидающей его пролетке. По спине мага трудно было догадаться, успел он снять защиту или нет, но главное — клиент собирался войти в пансион, унося с собой заказ. А ведь Гвоздь еще ни разу не оплошал… А сейчас какая-то лошадь вырубила лучшего вора в городе, да его же засмеют!
Обида бросилась Косому в голову, он шагнул вперед, и вовремя. Руки сами вцепились в сумку, выдирая ручку из ладоней хозяйки. Жаль лишь одну.
Я повернулась, чтобы встретиться с черным глазами вора, в которых удивительным образом сочетались вызов, обида и нахальство. В его руках оказалась правая ручка сумки, в моих осталась левая, и отпускать я ее была не намерена. Так мы и тащили сумку в разные стороны, и швы опасно трещали, грозя порваться. И где постовые? Где служители порядка, я спрашиваю?! Видно, та же мысль пришла с голову ворюге, потому как сумку рванули с большей силой, и черноглазый нахаленок лет четырнадцати заявил:
— Отпусти, хуже будет.
Страх потерять дневник и заявить об этом в лицо жениху удивительным образом придал мне сил.
