Помощник агента, который все время старался держаться от Леона подальше, вдруг шумно задвигал носом и предложил всем повторить это безобразие.
Леон скрипнул зубами и хотел было уже указать Шковальни на недостойное поведение его подчиненного, как парень, чуть не плача от недоверия, практически выкрикнул:
— Лавастра! Неужели не чувствуете? Пахнет же.
Леон переглянулся с Шковальни и принюхался. В обычный гостиничный запах действительно вплетался сладкий травяной аромат.
— Лавастра, — подтвердил Шковальни, шумно выдыхая в усы и едва сдерживая зевок: — Вот засранцы.
— Может мне кто-нибудь объяснит, что это такое? — нарочито спокойно уточнил Леон, однако оба агента покосились на него с опаской.
— Лавастра — сильное снотворное. Настолько сильное, что его дым способен усыпить взрослого на пару часов. Готов съесть свою шляпу, если это не похищение. Бандиты забрались в пансион через открытое окно на первом этаже, обкурили комнаты. Открыли заднюю дверь и вынесли девушку через двор в проулок, где их уже ждала карета. Только, — и Шковальни задумчиво пожевал усы, — сложно все это. Гораздо проще было дождаться, пока дарьета выйдет на улицу.
— Или не проще, — протянул Леон, оглядывая комнату. Подошел к шкафу, достал сорочку, хмыкнул, разглядев пришитые потайные карманы, и пробормотал: — Где же тебя искать, пропажа?
Сон медленно отступал. Я открыла глаза, разглядывая потолок. Обычный белый потолок, ничем не примечательный. Только неопрятный. Странно, вчера я не замечала вон той трещины или паутины в углу. Повернула голову, охнула и соскочила с кровати.
Комната без окон и дверей, освещенная тусклой лампой над дверью, могла быть где угодно, только не в пансионе дэры Ластины. Сырой затхлый воздух намекал на подвал, как и ледяной, я поежилась, переступая босыми ногами, пол. Одинокий стул, с висящим на нем платьем, и кровать подтверждали, что комната не предназначена для жилья, а скорее для содержания пленников или, я хмыкнула, пленницы.
Поздравляю, Шанти, ты продержалась на свободе без поводка часов десять. Еще немного и придется согласиться с тем, что такая «свобода» не стоила бегства от жениха.
Здесь следовало упасть в обморок, зарыдать или, наконец, сильно-сильно ужаснуться, но меня в первую очередь беспокоили физиологические проблемы. Так что я подхватила платье и тут же отпрыгнула от стула, обнаружив под платьем дневник. Выругалась, помянув сына бездны. Накинула платье и, не застегиваясь — пуговицы-то на спине — отправилась исследовать двери.
Первая не шелохнулась, когда я потянула за ручку, зато вторая была не заперта и содержала, я сморщила нос, ночную вазу, убогий умывальник с ведром и тазик, наполненный водой. Но кривись, не кривись, а это все, что положено пленнице. Вряд ли, если я потребую нормальные удобства, мне их предоставят.
Приведя себя в порядок, я вернулась в первую комнату и в задумчивости уставилась на дневник. Мои мысли никак не хотели смириться с его присутствием. Если похитителям нужен дневник, зачем забрали меня? Если была нужна я, зачем взяли дневник? Если только от меня не решили избавиться как от свидетеля? Нет, сложно. Проще было придушить в номере или зарезать, а не тащить в подвал.
Передернула плечами от прошедшего по спине озноба — воображение живо нарисовало мой хладный труп на белой простыне. И ведь похоронят-то на чужбине!
Слезы защипали глаза, пришлось прикусить губу, чтобы взять себя в руки. Я давно заметила, как благотворно влияет на работу мысли осознание, что никто, кроме тебя самой, тебе не поможет. И если хочешь остаться в живых, придется рассчитывать на собственные силы.
Но как похитители узнали о дневнике? Неужели маг проболтался? Или помощник? Вот не зря он мне так не понравился…
Я забралась с ногами на кровать, потом спохватилась. В любой момент сюда могут войти, а я в таком виде — полспины голой. Ладно, не голой, но сорочку благородная дарьета демонстрирует лишь мужу.
Следующие полчаса я спешно, выкручивая локти и пальцы, пыталась застегнуть платье на спине.
— Не могли другое взять, — простонала, пристраивая в петлю непослушную пуговку, — нет, надо было именно это, мне на мученье.
Впрочем, следовало признать, вкус у похитителей был. Платье они выбрали выходное, бледно-лиловое, с крупными белыми цветами.
Косой медленно спускался по лестнице, держа поднос с едой на вытянутых руках. Спускался, почти не дыша, так как мужик, назвавшийся Смоком, обещался прибить, если он снова вывернет поднос, как будто Косой нанимался в подавальщицы. И ничего бы этой дурехе не сделалось, с пола поела бы. Он все собрал, а кусок хлеба даже обтер о штаны.
Сам Косой и не такое едал в своей жизни. Благородные придумывали, что у них нежный желудок. И как считал Косой, придумывали от незнания. А вот пожили бы на улице, познали, что такое голод, и не выпендривались бы с едой: чистая там или чуть по полу валявшаяся.
Мышцастая и почти достающая до потолка фигура Смока внушала уважение и страх — спорить с таким, себе дороже. И потому Косой, повторно нагрузившись и костеря в душе всех благородных, шел по подвальному коридору, проверяя ногой на ощупь каждый шаг. Не дай, худица, еще раз подвернуть ногу на выбоине.
Грело одно, точнее, один — здоровенный кинжал за поясом. И пусть над ним потешались, когда он попросил револьвер, зато кинжал выдали со словами: «Попугаешь девку, чтоб не кинулась бежать».
И тут же предупредили: «Порежешь — самого прикончим».
А когда он уточнил: «А если все же кинется?», потому как бойкая — вон у Косого до сих пор нога ныла от подлого удара по лодыжке. Заржали в открытую: «Дорога одна, прибежит к нам — тут мы и встретим».
Около двери он долго возился с замком. Потом передвинул кинжал под руку, чтобы быстро выхватить, поднял с пола поднос и распахнул дверь.
Девица восседала с ногами на кровати — а еще благородная называется — и смотрела на него так, словно он лично укокошил её родную бабушку. Узнала, зло прищурилась. Косой видел такой же взгляд у кошки, когда та готовилась прыгнуть на крысу в подворотне.
Он, стараясь не казаться поспешным, поставил поднос на пол и, как ему надеялось, весомо и без страха положил ладонь на рукоять кинжала. Чуть развернулся, демонстрируя длину лезвия заткнутого за ремень штанов оружия.
Девица хмыкнула и вообще не выглядела впечатленной, но злой блеск в глазах поутих. Косой счел, что миссия выполнена и, не оборачиваясь, спиной вперед, начал продвигаться к двери. Пленница, склонив голову набок, молча наблюдала за его отступательными маневрами. «Ну точно кошка», — подумал Косой.
Он был уже у порога, когда его окликнули.
— Стой, — и практически приказали: — С платьем поможешь.
Я смотрела в черные глаза пацана, чуть испуганные и очень удивленные, и утешала себя тем, что он еще ребенок. Ну, хорошо, почти ребенок, пусть и старался казаться старше, смешно цепляясь за рукоять кинжала. Один глаз у пацана едва заметно косил в сторону, отчего вид у него был простецкий, но жесткий и взрослый взгляд, который я поймала, детским не был. И все же опыта парнишке не хватало. Будь на его месте взрослый, разве стал бы он оставлять открытой дверь, стал бы, подойдя, смущенно просить: «Повернись».
