Внезапно им овладела тревога. Сердце сдавило от чутья грядущих неприятностей. Леон пулей взлетел на второй этаж, открыл замок, распахнул дверь. Комната была пуста, лишь белым облаком раздувалась штора, намекая, что он безнадежно опоздал.
Леон подошел к окну, отдернул штору, смерил расстояние от окна до балкона, прикинул высоту, специально выглянул, не валяются ли внизу останки этой сумасшедшей. Нет, двор был чист.
— Идиотка!
Скрипнул зубами. Без денег, одна, в чужом городе на ночь глядя!
«Найду, лично выпорю», — пообещал, слетая по лестнице вниз.
— Кто-нибудь смотрел за домом? — спросил со злостью у Лакса. Тот удивленно вздернул брови, и Леон плюнул в сердцах, понимая, что сам виноват. Надо было предупредить, чтобы не велись на внешность, а держали с девчонкой ухо востро.
— Неужели… — недоверчиво округлил глаза Лакс.
— Именно, — скривился Леон, — сбежала, пока вы тут на солнышке загорали. Слышал о Проповеднике?
Лакс моргнул, глаза сделались еще круглее.
— Неужто отец?
— Дядя.
— Я с вами, — бросился мыть руки Лакс.
— Нет, останешься ждать лекаря. Я сам. Дневник где?
Получив дневник, Леон резанул палец, капнул кровь на обложку. Сейчас, когда девчонка и дневник были разделены, связь двоилась, сбивая с толку, и надо было провести обряд, усиливая её.
Капли кровь замерли, не долетев до поверхности, потом задрожали, вытягиваясь в цепочку, уплотнились до стрелки, и алая полоска закачалась над книгой, пока не вытянулась в направлении левого верхнего угла.
Леон убрал дневник в карман, накинул плащ — вечерело — и выскочил из дома. Если девчонку не увезли из города, он ее найдет.
Лакс уже ждал во дворе, держа под уздцы недовольного коня, которого оторвали от яслей с овсом. Конь храпнул, мотнул мордой, норовя укусить всадника, но Леон прикрикнул на него, ударил шпорами, и тот галопом рванул со двора.
— Вы поймите, дэр Розталь, это же не в первый раз, — сокрушался Гриан, вытирая рукавом лицо. Несмотря на вечер, в городе было душно и жарко, как в бане. Они прошли пол-улицы, но извозчики, точно сговорившись, избегали этот район.
— Зовите меня Шковальни, — сочувственно вздохнул мужчина, обмахиваясь котелком, — я тоже виноват. Проглядел девчонку. И ведь воспитанная, скромная, да и на вид просто красавица, и тут бац и со второго этажа! Нет, вы мне скажите, куда катится мир, если девицы бегают с револьвером и прыгают из окна?
— И вечно кого-нибудь в дом тащит, — продолжал бубнить Гриан, выглядывая коляску, — то проститутку, якобы важную свидетельницу; то псину, которая попала под колесо повозки — вырос чистая тварь бездны, я вам скажу; то вдову с детьми, которая сдавала комнату убийце. Если бы не оборвыш, которого он приволок, я бы сейчас… Эх, — и Гриан горестно махнул рукой, вопрошая небо: — И где теперь его искать? Да если с ним что-нибудь случится, мне же первому голову оторвут.
— Не вам одному, не вам одному, — задумчиво произнес Шковальни, — думается, нам надо искать девчонку, а ваше начальство сыщется где-то рядом.
— Вы же город хорошо знаете, куда она могла отправиться?
Шковальни остановился, покрутил один ус, потом второй.
— Если она действительно племянница Проповедника, то либо в пансион за деньгами и оттуда прямиком в порт, либо в посольство докладывать на нас и требовать незамедлительного ареста.
— Начнем с пансиона, — решил Гриан, заметив показавшуюся на улице коляску.
Глава одиннадцатая
Есть такие дни, когда все идет кувырком. Кофе проливается на платье, чашка летит на пол, время несется такими скачками, что ты опаздываешь везде, как ни стараешься быть вовремя. У коляски сломается рессора, захромает лошадь, вдобавок ясное небо внезапно заволочет тучами и обязательно пойдет дождь, а зонтик, конечно же, остался дома. Но даже самый отвратительный день когда-нибудь заканчивается или… переходит в не менее ужасный вечер.
Выдав извозчику адрес, я сосредоточилась на том, что именно скажу дэре Ластине и как стану просить оплатить извозчика, ведь деньги остались в номере. А если денег там уже нет? Словом, вопросы меня занимали крайне щекотливые и неприятные, а больше всего терзало предчувствие, что хозяйка пансиона связана с дэром Розталем.
Я могла бы отправиться в посольство, но в такой поздний час вряд ли найду там даже секретаря, не говоря уже о благородном дэршане, который войдет в мое бедственное положение, оплатит извозчика, даст ночлег, свяжется с женихом и служителями закона, чтобы те произвели арест. Адрес, где меня держали, я запомнила, как и лица похитителей. Но доказательств, кроме честного слова, у меня не было. А в чужой стране, дарьета без документов, денег, в потрепанном платье выглядит не слишком убедительно.
Словом, из двух зол я выбрала пансион. Если бы знала, что отвратительный вечер только начал шутить со мной, не сдвинулась бы с места.
— Привет, красавица! Покатаемся?
В один момент я оказалась зажатой с двух сторон мужчинами, третий запрыгнул на козлы, и я заметила, как золотом блеснула монета, исчезая в руке извозчика. Ужасная страна, где продаются все: от извозчика до портового служащего.
Возница хлестнул поводьями.
— А ну пошла! — гаркнул, и лошадь, всхрапнув, мигом растеряла сонливость, перейдя на бодрую рысь.
— Тихо, не дергайся.
Пистолетом мне сегодня угрожали, а вот ножом в бок — еще нет. Моя жизнь прямо наполнена сюрпризами, один «привлекательнее» другого.
— Вы не имеете права, я — иностранная подданная, дарьета, и никуда с вами кататься не поеду, — от злости мой имперский акцент прорезался сильнее, и фраканский вышел шипящим.
— Дарьета, ха!
И все трое разразились обидным гоготом.
— Ты себя видела, дарьета? Я за тобой час как наблюдаю и не засек, чтобы рядом с тобой была дуэнья. Вот скажи, разве дарьеты ходят одни в такое время?
Я могла бы ответить, что ходят, что традиция «мамки» ушла в прошлое, что в век просвещения и прогресса женщина не обязана быть привязана к дому глупыми правилами, да и не поздно еще, закат, но промолчала… Стоит ли доказывать что-то человеку с ножом в руке?
— Вот ты и сама понимаешь, что дорогое платье, которое ты, скорее всего, украла, и нежная кожа на руках — еще ничего не доказывают, — обрадовался моему молчанию мужчина.
— Я украла?! — с искренним возмущением повернулась к нему, чтобы тут же зашипеть от боли — лезвие разрезало платье, пройдясь по коже.
— Тихо ты! Вот дурная, — ругнулся фраканец. Он явно здесь был главным и точно не простым горожанином.
— Держи, — протянул платок и, предупреждая мое брезгливое «Нет», добавил: — Не бойся, чистый.
