— Как хочешь, но чтобы через полчаса ждал нас у дверей.
Мне же досталось самое трудное.
— А это точно надо разжевать и проглотить? — я вертела в руках нечто, напоминающее смолу. Но вот воняла эта «смола»… Фу… Я сморщила нос.
— Если будешь долго думать, оно опять застынет.
Дядя отобрал комок.
— Открывай рот.
Я замотала головой. Дядя прищурился, а потом ловко зажал мне нос.
— Вот так, — комок оказался у меня во рту, — а теперь будь умницей и хорошенько его разжуй, а то застрянет внутри и прилипнет.
Я не хотела жевать, не хотела глотать, но спорить с дядей у меня никогда не получалось.
Пришлось жевать нечто склизкое со вкусом гнилой картошки, а потом еще и глотать.
— Молодец, девочка. Теперь ляг. Прикрой глаза. Скоро все закончится.
Не знаю, что там должно было закончиться, но только я легла, и меня перестало тошнить, как живот скрутило, а потом оттуда стали расходится волны жара. Навалилась жуткая слабость, глаза стали такими тяжелыми, словно на них насыпали горячий песок, а следом пришел озноб.
— Эй, человек, — дядин голос доносился словно издалека, — живо зови хозяина.
Затем голосов стало больше, они размножались, повторяясь эхом в моей бедной голове.
— Это что?
— Что это?
— Нет, это я вас спрашиваю: это что?
— Это вас надо спросить! Вы с ней оставались.
— Ах, меня! Смею заверить, я здесь не при чем.
— Все вы так говорите. Тогда что с ней?
— А вы не видите?
— Я, знаете ли, не лекарь.
— Я тоже, но пятна на щеках, жар и руки, обратите внимание на руки, видите, как пальцы раздуваются?
— Допустим.
— У девочки аллергия на вашу клубнику.
— Чушь! Мы сотни лет едим клубнику, и никогда не слышал, чтобы кому-то стало от нее плохо.
— Вы — может быть, но она — не местная. Мы теряем время. Либо я сейчас везу её к целителю, либо иду за постовым. Мне, знаете ли, проблемы с законом не нужны. Я — честный гражданин.
— Я — тоже.
Молчание, звон монет.
— Хорошо, везите.
Меня берут на руки, я слышу дядин голос: «Потерпи, еще чуть-чуть».
Запахи. Снова эти отвратительные запахи духов и пива.
Прохлада улицы. Дядин голос.
— Извозчик!
Стук копыт. Мне интересно, успел ли Леон найти повозку? Пытаюсь открыть глаза, но те не слушаются.
Повозка срывается с места, стоит нам только очутиться внутри.
— Эй, я с вами! — крик позади и довольный шепот дяди:
— Поздно, голубчик, а ждать, извини, некогда.
Я дергаюсь, мычу что-то невнятное, пытаясь сообщить дяде, что хозяин заплатил за меня трем фраканцам, что отпускать меня он не намерен, что в этой ужасной стране все продается и покупается, даже люди. Что за нами точно последуют и из виду выпускать не станут. Что каким бы хорошим охотником за редкостями не был дядя, ему не выстоять против целой шайки. Все мое невнятное мычание можно было свести к одному: жених нам еще пригодится. Без его помощи страну не покинуть, а на родине с помолвкой можно будет разобраться. Дома, как говорится, и стены помогают.
— Что с ней? — знакомый голос спросил откуда-то сверху. — Ей плохо?
— Да не должно быть такого эффекта, — в голосе дяди зазвучала растерянность, но тут же сменилась озабоченностью: — А ты не отвлекайся, прибавь ходу. У нас минут пять, пока они сообразят, что птичка улетела. Не мог найти клячу помоложе?
— За пятнадцать минут, что вы мне дали? — оскорбились сверху. — Да за эту достойную, пусть и почтенного возраста кобылу пришлось тройную цену выложить.
— Так ты еще ее и купил?!
— А вы предлагаете своровать и пустить по нашему следу не только жирного борова из борделя, но еще и хозяина лошади вместе с городовыми, которые здесь иногда, но все же работают?
Я слушала их перебранку и ощущала, как внутри разливается тепло и зарождается новое чувство, еще не поддающееся пониманию, но однозначно приятное.
Наша семья всегда придерживалась традиций, и дома было чинно, светски и ужасно пресно. Родители ссорились исключительно за наглухо закрытыми дверьми, нас воспитывали в любых обстоятельствах сдерживать эмоции, отчего казалось, что на приемах мои близкие обзаводятся масками. И потому визиты дяди были особенно приятны. Он врывался свежим ветром, нарушал сотню правил, смешил маму, сердил отца, но всегда находил отклик в моем готовом на приключения сердце.
— О! Я слышу слова законника, которому не приходилось оставаться без единой монеты в кармане, но оставим эту мудрость на потом. Куда ты нас везешь?
— Есть один дом, который мои люди арендовали, — Леон подчеркнул интонацией последнее слово, а я мысленно порадовалась, какой мой жених хозяйственный. Лошадь за пятнадцать минут купил, дом арендовал. Даже жаль, что наша помолвка будет расторгнута.
— Ты меня радуешь, мальчик.
Сверху раздалось еле слышное фырканье. Леону явно не нравился снисходительный тон, но дядя был из тех, кто считал, что уважение надо заслужить. А пока будут «мальчик», «щенок» и более обидные прозвища. Я помню, как неделю дулась на «курицу», а потом все же пришла и попросила снова меня учить.
Повозка укачивала, ослабевшее тело требовало отдыха, я медленно проваливалась в сон. Сквозь него, не просыпаясь, ощутила, как мы остановились, как меня несут, аккуратно кладут на кровать, снимают ботинки, расстегивают пуговки на лифе, приподнимают и дают горькое питье.
— Спи, детка, — приказал дядя, и я окончательно провалилась в сон.
Сказать, что дарьета ВанДаренберг была в ярости, не сказать ничего. Крупными, совсем не подходящими благородной дарьете шагами, она мерила гостиную, комкая в руках перчатки. Перед ней, вжавшись в кресло, сидел мужчина.
— Так вы говорите, не знаете, где сейчас мой сын?
— Ваш сын оставил письмо, — не в первый раз повторил Андэр.
— Письмо! — воскликнула дарьета таким тоном, точно ей сделали неприличное предложение поужинать в одиночестве с мужчиной. — Вы считаете пять строк, — она потрясла листком бумаги, который достала из ридикюля, — могут все объяснить? А что мне писать в ответ на десятки полученных писем? Что сказать «Вестнику»? Хотя эти и так уже все придумали, но что, скажите на милость, мне ответить императору, который — о! можете не сомневаться — обязательно завтра спросит, почему подданный объявил помолвку без его разрешения?! Я ездила к ВанКовенберхам, — женщина наконец перестала метаться по комнате, опустилась в кресло, прикрыла глаза, утомленно помассировала виски, — но меня приняли так, будто я пришла их арестовывать. Отец, этот ужасный мужчина, едва смог дождаться, пока я покину их дом, а мать вообще не спустилась, отговорившись болезнью. И из этой семьи мой сын берет себе жену! Вот скажите мне, Андэр, вы столько лет преданно служите моему сыну, разве он не достоин лучшего? Он столько делает для страны, работает не жалея себя, так почему этот глупый мальчишка не пришел ко мне? Или к императору? Неужели мы не смогли бы найти ему достойную супругу?!
