Но кроме завтрашнего, нет, уже сегодняшнего отъезда из города, у Леона осталось еще одно дело. Выслушав инструкции, дэр Розталь задумчиво покусал ус, потом кивнул:
— Хорошо, сделаем. Только девушку привлекать не станем. Чарнеца отряжу. Платье, парик, и уверяю, никто его от женщины не отличит. А хозяину предупреждение всыпем, чтобы зарекся девиц силой с улицы покупать.
Они обменялись понимающими взглядами. Розталь уважительно взвесил выданный ему кошель с монетами, и стороны разошлись, довольные друг другом. Леон же с некоторым удивлением отметил, как легко он заплатил за разбойное нападение, избиение с тяжкими, и ничего не екнуло в груди.
— Это все безумный город, — пробормотал, успокаивая себя и совесть. Если власть занимается чем угодно, кроме преступности, то что остается простым гражданами? Правильно, устраивать самосуд.
Нет-нет, одернул себя Леон. Не самосуд, а предотвращение будущих преступлений. Но совесть насмешливо фыркнула, намекая на личную заинтересованность, а точнее, банальную месть.
Тяжелая голова так и норовила стукнуться подбородком о грудь, в глазах жгло, точно в них сыпанули песка. Леон зевнул, встряхнулся, растер щеки и покосился на опустевшую чашку, стоящую на подоконнике. Третью по счету чашку кофе за это утро.
В голове сонно крутились мысли, перескакивая с отъезда на проваленную операцию, с Хасселя на невесту, с невесты на проклятие.
— Как вообще эта тварь оказалась способна наслать проклятие? — шепотом, косясь на свой личный дневник, спросил Леон. Череп исчез, девушка была перенесена в спальню, гостиная вернула себе мирный вид, а они, вдвоем с Хасселем, сидели за столом и, не торопясь, смакуя каждый глоток, пили чай, как могут его пить люди, едва избежавшие смерти. Дневник лежал на полу, маскируясь под случайно оброненную вещь, и Леон не испытывал никакого желания его поднимать. Он чувствовал себя усталым, раздраженным, вдобавок щека горела от ожога, и воняло мазью так, что слезились глаза. Глупо было думать, что дневнику не все равно, где лежать, но… никто не спешил его поднимать.
— Про способности вселенных тварей мне мало что известно, да и нет уверенности, что это именно тварь, а не хитро построенное охранное заклинание. Было построено, — поправился Хассель, — до того, как его коснулась моя племянница.
С тяжелым вздохом родственника, внезапно обнаружившего обременение в лице незамужней девицы, склонной к авантюрным поступкам, Хассель поднялся и прошел в спальню. Леон, заинтригованный, последовал за ним.
Мужчина присел рядом с кроватью и многозначительно продемонстрировал Леону правую руку девушки ладонью вверх. Даже в полумраке комнаты на ней были различимы белые полосы свежих шрамов.
Леон прищурился, разглядывая узкую ладошку, лежащую поверх одеяла, и постепенно отметины сложились во вполне различимый рисунок. Точно такой он видел, когда придворный маг, чтоб его печень твари сожрали, демонстрировал печать защитно-следящего заклинания. Вот только Леон мог поклясться, что при демонстрации никакого черепа не было. Но об этом он обязательно спросит у мага при личной встрече и, пока до встречи еще несколько дней, придется удовольствоваться догадками.
Рука была именно той, которой правши хватают предметы или воруют. Шрамы выглядели свежими, как после исцеления глубоких ран, а не простых царапин.
Нехорошее предчувствие коснулось Леона, и ему захотелось ощутить под пальцами нежную прохладу девичей кожи — почему-то он был уверен, что она именно такой и будет — прохладно-бархатистой, провести по ниточкам-шрамам, стереть их своим прикосновением.
Хассель поднялся, Леон последовал за ним, хотя уходить не хотелось. В душе росло недоумение. Что могло заставить девушку столько времени терпеть боль? Дарьету, которой положено падать в обморок от сильного впечатления, а не молча истекать кровью. Да эта упрямица готова была умереть, лишь бы не выходить замуж! Но ничего, он это исправит. Вот прямо с утра и начнет исправлять. Пара улыбок, комплиментов — женщины их любят — и все наладится. Не отменять, право слово, свадьбу из-за женского упрямства!
— Не понимаю, — пожаловался Леон будущему родственнику, вернувшись в гостиную, — неужели все из-за крови?
Хассель пожал плечами, налил себе еще чаю.
— Тут тебе мало кто поможет. Слышал, уцелела часть библиотеки в академии Таскары, да что-то припрятали по чердакам с подвалами. Остальное, сам знаешь, пожгли наши добрые граждане в пылу своего долга. Теперь маги, точно дети. Дар есть, а знаний нет. Тыкаются на ощупь, толку мало.
— Вред один, — ворчливо согласился Леон, чувствуя себя невинно пострадавшей стороной от магического произвола, — была бы воля — запретил всех к бездне.
— Ну-ну, — многозначительно и, как показалось Леону, насмешливо отозвался Хассель.
Может, и показалось. Придираться Леон не стал. Ему было достаточно, что его перестали звать щенком. То ли проклятье поспособствовало прогрессу в их отношениях, то ли мазь, которую он позволил нанести на щеку. Сумасшедшая семейка. Что дядя, что племянница.
Сон мне снился приятный. Бал, розовые платья дам, порхающие веера и искрящееся шампанское. Меня приглашает кавалер, я поднимаю взгляд — и крик застывает в горле: вместо лица на меня скалится череп.
Вынырнула из кошмара с колотящимся сердцем, распахнула глаза. Знакомый потолок обещал утро сделать добрым. Последнее время такая малость, как проснуться в той же комнате, в которой заснула накануне, делала меня счастливой.
Повернула голову. Ошиблась. Утро стремительно теряло доброту. Мой личный кошмар сидел в пол-оборота, и я четко видела его профиль на фоне окна. Императорский такой профиль. На серебрушках выбит.
Я натянула повыше одеяло, поерзала, решая можно ли встать в помятом платье или попросить жениха удалиться.
— Доброе утро, Шанти.
Мое пробуждение заметили, а вот голову не повернули.
— Кхм, доброе.
Голос-то какой хриплый, точно я простыла. И где, спрашивается, могла простудиться? А воспоминаниям только и надо было этого невинного вопроса, чтобы накинуться точно стая волков. Дошла до борделя, вспыхнула румянцем, мечтая провалиться сквозь постель и закопаться куда поглубже. Стыд-то какой! Щеки запылали. Это вчера я не осознавала своего падения, а сегодня оно предстало во всей своей отвратительной красе.
Удивительно, что я еще вижу рядом с собой жениха, а не его спешно удаляющуюся спину.
— Как там отец?
Молчание и спокойный ответ:
— Насколько я знаю, здравствует.
— А вы его не?
Слово «арестовали» я так и не решилась произнести.
— Должен был?
Тон жениха был холоден, но больше нервировал его взгляд мимо меня вглубь комнаты.
— Нет, конечно, нет, — горячо заговорила, — вы его не знаете. Он — прекрасный человек, отзывчивый. И если его втянули в заговор, то пользуясь добротой. Он никому не отказывает. Всем помогает.
