Карета тронулась, выезжая со двора. Напряжение нарастало, и я сжала кулаки, прикусывая губу. Неизвестность — самое страшное, что есть на свете. В моем воображении сотня бандитов ждала нас на каждой крыше. Зачем я им понадобилась — непонятно. Неужели кто-то верит, что коды в дневнике настоящие? Или они хотят понять, что убило тех людей в подвале? Так последняя глупость спрашивать об этом у меня!
— Ты действительно умеешь стрелять?
Я оторвалась от разглядывания улиц и попыток обнаружить те самые, обещанные дядей, неприятности.
— Вы умеете стрелять, — чопорно поправила, искренне считая, что даже под дулом пистолета нельзя забывать, что ты благородная дарьета.
В черных глазах Ракель искрой мелькнула насмешка и тут же погасла, но мне этого хватило, чтобы с неприятным чувством осознать: в карете нет хозяйки и служанки, а если кто по глупости считает иначе — это его личные проблемы.
Конечно, она не сочла нужным исправиться или извиниться, самолично решив обращаться ко мне на «ты». И я, чувствуя себя бесхребетной, ответила:
— Да, умею.
Ракель, склонив голову, внимательно рассматривала меня, что-то мысленно прикидывая. Во взгляде ее черных глаз нельзя было прочитать, что именно она думает, и это слегка нервировало. Слегка, потому как необнаруженные пока бандиты нервировали больше.
— Вы не похожи.
Это она меня с дядей сравнивает? Да, мы не похожи. Волосы у дяди темно-русые, как и у всех в нашей семье. Я единственная, кто унаследовал «золото» прабабкиных волос. Кожа у дяди темная от загара, два шрама: один на подбородке, второй, рассекающий правую бровь пополам, делали его похожими на пирата или бандита. Узкий нос, узкий подбородок с ямочкой придавали облику колючесть.
Это правда, характер у дяди неуживчивый, потому он и предпочитал проводить время на охоте, а не в беседах или на раундах. Зато глаза у нас обоих карие. У дяди чуть светлее — говорит потому, что в молодости много баловался табаком. А мне кажется потому, что они выцвели на солнце. Он всегда любил солнце. И в пасмурный день ходил мрачный — не подступишься, зато стоило выглянуть солнышку, как в глазах дяди загорались искорки смеха, и забавы придумывались им одна за другой.
В памяти калейдоскопом промелькнули детские воспоминания. Когда-то истинным подвигом было совершить прыжок с сарая, потом сдать экзамен по древней литературе, а теперь я даже не уверена, что именно станет для меня геройством. Спасение императора? Собственной простреленной грудью? Надо же, какой бред лезет в голову от страха!
— Боишься?
Хотелось ответить: да. И пожаловаться, что внутри мелко, как желе, трясутся поджилки, а в коленках поселилась противная слабость.
Я — слабая женщина. Вот если бы дали револьвер, а лучше два…
— Держи.
Ракель протягивала блестящий маленький — дамский вариант — револьвер. Такая милая игрушка, способная делать неигрушечные дырки в теле.
— Стреляй прицельно и точно в сердце или в глаз.
Я содрогнулась от совета, но револьвер взяла.
— Спасибо.
— Не за что, — полные алые губы тронула усмешка, — только дяде не говори — лично пристрелит. Нас обеих.
А дядя-то у меня того… Странно, но особой кровожадности я за ним раньше не замечала, однако Ракель говорила с уверенностью человека бывалого.
— А он, — в горле вдруг пересохло, — много убивал?
Внимательный взгляд я встретила смело и даже не дрогнула. Привыкаю? Только к чему? Бусинкам на браслете, бесцеремонному тыканию или револьверам в подарок?
Молчание длилось от одного перекрестка до следующего. Ракель точно взвешивала — достойна ли я ее ответа.
— Мы все убиваем. Девочка, получившая кусок курицы на обед, тоже убийца. Люди — хищники, и это наша природа. Но кто-то должен следить, чтобы у девочек на обед была курица и они могли ее спокойно съесть.
Глава семнадцатая
Странно обнаружить в женщине с улицы способность мыслить философски. Для моего круга привычно, да и что там говорить, спокойнее считать себя самыми умными и образованными. Цвет нации, да. А если встречаются исключения, мы воспринимаем их исключением и ничем более.
Ракель — знакомая дяди, вполне может оказаться тем самым исключением из правила необразованного большинства. Любопытно, что еще скрывается за дешевыми браслетами с бусами и вызывающим поведением?
Я так и не решила, как поступить с новой служанкой, а между тем карета, в сопровождении четверки всадников, двигалась по улицам залитого зноем города. Тихо, пустынно, редкие прохожие торопились поскорее оказаться в тени. Зато на открытых верандах многочисленных таверн не было свободных столиков. В этом городе кто-нибудь работает? Ночью фраканцы гуляют, днем сидят по тавернам… Не мудрено, что львиная часть дохода зарабатывается на гостях. Еще бы этих самых гостей никто не похищал и в бордели не продавал — был бы чудный город.
Сбоку замелькала синяя полоска моря, и я позволила себе расслабиться. Скоро порт. Скоро пароход. Скоро мои страхи останутся позади. Решусь ли я когда-нибудь рассказать своим детям об этой поездке? Внукам, пожалуй, да. Они все равно воспримут мой рассказ, как бредни вышедшей из ума старухи. А вот детям авторитет матери подрывать нельзя.
Сначала раздался хлопок. Дико заржала лошадь, но ее ржание тут же заглушило, оглушительно грохнуло. Карета подскочила, и я вместе с ней, щелкнув зубами и чуть не откусив себе пол языка, а потом мы дружно завалились набок.
— Живы?
Сверху распахнулась дверца, и внутрь просунулась голова Леона.
— Слезь с меня! — прорычали снизу, еще и локоть воткнули в бок. Вот же зараза! Уволю! У хозяйки шок, глухота на оба уха, полная дезориентация, а она «Слезь!». Кто виноват, что мне повезло оказаться сверху?
— Шанти, руку!
Только ногу, потому как руки запутались в юбке.
Соображаем, Шанти, если юбка на поясе, то что прикрывает ноги?
Тапочки святого Гранта, как говаривала наша повариха, вот это позор! Я забарахталась с пущим усилием, пытаясь встать и одновременно одернуть юбку. Снизу простонали, послали меня в бездну и пожелали там сдохнуть.
Мне было не до бездны. И сдохнуть должен был жених, ну или жениться на мне. И почему спасать нас полез именно он, а не дядя!
Я протянула руку и меня легко, точно пробку из бутылки, выдернули наверх, где я вдохнула пропитанный гарью воздух, закашлялась.
Грянул выстрел, еще один. Я вздрогнула, начиная понимать, что вокруг творится нечто страшное.
— Шанти, цела?
Размазывая слезы, выступившие от дыма, я вцепилась в дядю. Было страшно до рыданий, судорогами сотрясавшее мое тело.
— Ну-ну, перестань. Ничего страшного не произошло. Парня слегка зацепило. Живучий, успел спрыгнуть. Лошадей жаль, да. Пришлось пристрелить, чтоб не мучились. Все, Шанти, хватит.
