Кажется, я покраснела. Что она себе позволяет!? Я решительно не намерена терпеть столь вопиющую бесцеремонность.
— И не делай вид, что спишь. У тебя ресницы дрожат. Хочешь, погадаю? На судьбу, на свадьбу?
И ведь не отстанет. Я успела изучить ее настойчивый характер.
— Он на самом деле сватался, только я ответила отказом.
Ракель подбадривающе кивнула, мол, продолжай.
— Но моя семья… они…
— Продали тебя этому, как он сказал, члену императорской семьи. Выгодная партия, да?
— Меня не продавали! — вспыхнула я. — Их вынудили, но тебя это не касается.
— Касается, не касается, нам еще полтора дня вместе. Почему бы не поболтать? Ой, кто-то обиделся? Или на стене что-то интересное нарисовано? А знаешь, подруга, ты уж определись: жених, он тебе или нет. Нельзя мужика мучить, когда он на тебя так смотрит.
Нет, она невыносима. Подруга… Надо же. Такие разговоры и с мамой вести стыдно, а уж с незнакомым человеком и подавно. Но любопытство пересилило.
— И как он смотрит?
— Как голодный на еду.
Утром мне стало настолько легче, что я смогла встать, позавтракать и выйти из каюты. Далеко идти не пришлось. Нас разместили рядом.
Я постучала, потом, не дождавшись ответа, приоткрыла дверь. Леон спал. Лежал, укрытый одеялом, лицо — серое, губы запеклись, под глазами залегли синие тени, над бровью запекшаяся ссадина.
Сердце кольнуло от жалости.
Вот что я сейчас делаю? В комнате с мужчиной, да еще и сев к нему на кровать?
Сижу, жалею, любуюсь.
И совсем он не похож на императора. Нос у него симпатичный, а подбородок мужественный.
Я столько передумала о Леоне, каждый раз задавая себе вопрос: что у нас получится? И до вчерашнего дня мой ответ был: ничего. Леон — не тот мужчина, с которым я буду вместе. Самоуверенное, самовлюбленное чудовище, для такого жена — нечто среднее между слугой и продажной девкой. Рядом с ним я стану тенью, частью обстановки в его доме. Он сожрет мою душу и не подавится. Говорят, в семье императора рождаются лишь чудовища. Вряд ли Леон исключение из этого правила.
Так что я здесь делаю? Почему не могу оторвать взгляд от его лица. Почему внутри целая буря чувств от боли до нежности?
Надо уходить. Забыть легче, когда не видишь лица, не слышишь голоса. Выкинуть из памяти его губы и наш поцелуй. Стереть образ лежащего на набережной изломанного тела.
Я столько раз с ненавистью произносила его имя, так почему сейчас не получается вызвать это чувство. Я должна ненавидеть, он собирался упрятать за решетку отца и пустить по миру мою семью. Должна, но не могу.
Ненавижу себя за эту слабость, но ничего не могу поделать: ни встать, ни уйти. Такое чувство, что вчера кого-то все-таки убили — мою гордость.
И когда успела забыть о страхе перед этим человеком? Вчера столько раз боялась увидеть Леона мертвым, что перестала бояться живого. Настолько, что поправила одеяло, потом решилась и провела рукой по щеке, ощутив, как под пальцами кольнула небритость. А дальше и вовсе сошла с ума, наклонилась и осторожно поцеловала.
И замерла, ощутив, как его рука легла мне на спину, не давая отстраниться.
Испуганно распахнула глаза, чтобы встретиться взглядом с Леоном. Дернулась, но он не отпустил, лишь поморщился от боли, и я, ойкнув, приподнялась.
— Ты мне снишься? — прошептал, напряженно вглядываясь в мое лицо.
Я прикусила губу, ощущая, как глаза защипало от слез. Помотала головой.
— Тогда я умер, а ты, прекрасная дева, пришла забрать меня с собой?
Одна только мысль о его смерти лезвием полоснула по сердцу.
— Нет, — выдохнула, — только посмей умереть, слышишь? Я тебя найду и убью еще раз! — сердито стукнула кулачком по его груди. — А если… если посмеешь, я уйду за тобой, — закончила еле слышно. Опустила глаза, чувствуя, как на щеках разгорается румянец смущения.
Шанти-Шанти, совсем стыд потеряла… Говорить такие слова мужчине.
А палач императорского величества совсем не рассердился на столь вольное обращение, широко улыбнулся и проговорил мне в губы:
— Я приму от тебя все. Только обещай — будешь рядом. Всегда.
Я опустила голову еще ниже, ощущая, как сердце трепещет в груди, а на душе становится сладко от нежности. В голове помутилось, я задыхалась от охвативших меня чувств: хотелось петь, танцевать, нырнуть в холодное море, чтобы охладиться и все это одновременно.
— Я… — начала.
— Т-с-с, — он приподнял мое лицо за подбородок, приложил палец к губам, очертил их контур, и меня бросило в жар, а кожу ожег потемневший взгляд его глаз.
— Не нужно ничего отвечать, я все равно не смогу тебя отпустить.
Я хотела сказать, что останусь — и не потому, что должна, а потому, что не представляю свою жизнь без него, но не смогла. Положила голову ему на грудь, прикрыла глаза, вдыхая запах мужчины, смешанный с острым запахом лекарств.
Его пальцы запутались у меня в волосах, рука лежала, обнимая, на плечах.
— Прости, — услышала еле слышное, — ты чуть не погибла из-за меня.
А он из-за меня. Мы оба натворили много глупостей. Я, наверное, больше. Но если бы не наши ошибки, разве смогли бы мы стать столь близки? Смогла бы я довериться ему настолько, чтобы прийти самой? Не просто прийти, а поцеловать…
Смерть — ужасна, но она позволяет на многое взглянуть иначе. С твоих глаз словно сдергивают пелену идей, мечтаний, убеждений и взглядов, навязанных обществом. Тебя перестает волновать, что подумают семья, соседи и друзья. Поцелуй смерти — жесток, но действенно позволяет вытряхнуть дурь из головы.
Мне все равно, что Леон — палач. Все равно, что его считают чудовищем, потому что он — мое любимое чудовище. И я верю, хочу верить, он никогда не причинит мне боль.
— Если бы я не взяла твой дневник…
— Не надо, — его рука мягко коснулась моей щеки, прошлась по лицу, — я не должен был требовать нашей помолвки и пойму, если ты откажешь, но отпустить не смогу. Я люблю тебя, Шанти.
Мне следовало возмутиться — за меня опять все решают, но сил и желания спорить не было.
— Я тоже не хочу тебя отпускать, — прошептала еле слышно, пряча лицо на его груди.
— Тогда будь со мной. Я многое понял за эти дни, понял — ты мне нужна. Не хочу видеть никого другого рядом. Только тебя.
Я прикрыла глаза, слыша, как бьется в груди его сердце. И как сладко отзывается мое на его слова. Я тоже не хочу никого видеть рядом, кроме Леона. Но… Представила наше возвращение, знакомство с его семьей, и легкий холодок пробежал по спине.
Что я знаю о женихе? То, что он — упрям и готов жертвовать жизнью за меня. Что он может быть нежным и несносным. Но какой он каждый день, какую еду любит на завтрак, какие рубашки носит? Я с ужасом поняла, что только что призналась в своих чувствах совершенно незнакомому мне человеку.
