Откладывать начало высадки ни на один день главная квартира не соглашалась. Из-за разразившегося к этому времени международного скандала, вызванного действиями японских войск на Сахалине, показавшимися некоторым «рафинированным» европейцам излишне жестокими, срочно требовались другие громкие новости, чтобы отвлечь общественное внимание.
Экспедиционные силы начали выходить из Мозампо рано утром. Сначала бухту покинули тральщики, набранные из числа малых портовых судов, и миноносцы, ушедшие на юго-восток в завесу со стороны Цусимы. Еще раньше к восточному побережью островов отправили два вспомогательных крейсера для превентивной бомбардировки Кусухо и Миура.
Прошлой ночью русские легкие силы, считавшиеся уже не небоеспособными, снова громко заявили о себе, уничтожив пароход «Катори-мару» и восемь парусных шхун, занимавшихся минированием. Причем как это произошло, до сих пор не ясно, но зарево от взрыва, которым сопровождалась гибель судна, забитого минами, было видно даже в Фузане. Так что с опасностью, исходившей от Цусимы, все еще приходилось считаться.
Только получив известие от передовой завесы, что противник не обнаружен, а фарватер в проливе Дуглас проверен и чист, было дано «добро» на выдвижение судов с десантом и их эскорта. Впереди всех из бухты потянулись небольшие каботажные пароходы патрульных сил Цусимских проливов.
Только когда все двенадцать мобилизованных небольших судов, снова тянувших тралы, благополучно вышли с уже проверенного фарватера и повернули на запад, огибая остров Тодоксон и начав удаляться от берега, а отряды «Кокутай» развернулись в завесу со стороны Цусимы, дали ход машинам и транспорты с десантом, сопровождаемые многочисленными катерами. Следом в охраняемый коридор в проливе потянулись бронепалубные крейсера, авизо и истребители, а потом и броненосные крейсера.
Вся эта армада, достигнув безопасных глубин, медленно формировала походные колонны и двигалась вверх по Корейскому проливу, в то время как разведывательные каботажники, рассыпавшись в широкую цепь, ушли вперед, выжимая все из своих машин. За их спинами сразу заняли позицию авизо «Яйеяма» и «Тацута», обеспечивающие связь разведки с главными силами.
Только к десяти часам утра общее развертывание было наконец закончено. Шедшие в шести колоннах тридцать шесть транспортов с войсками, восемь флотских транспортов и угольщиков, плавмастерская и плавбаза миноносцев, три броненосных и пять бронепалубных крейсеров, охраняемые семью вспомогательными крейсерами, миноносцами и истребителями, активно маневрировавшими впереди и на флангах, закрывали дымом полгоризонта. А в двадцати милях перед ними усердно коптили небо пароходы передовой завесы. Зрелище было просто грандиозное.
* * *
Еще за день до отъезда наместника в Маньчжурию, во Владивосток прибыл очередной угольный конвой с Сахалина. Вооруженные пароходы «Иртыш» и «Воронеж», кроме угля и строевого леса, доставили срочную строго конфиденциальную корреспонденцию от сахалинского генерал-губернатора генерала Ляпунова.
Тремя днями ранее проводным телеграфом пришла депеша на имя наместника императора, извещавшая, что Ляпунов направил с оказией результаты своего разбирательства по поводу пребывания японцев на Сахалине. Поскольку этот генерал свой теперешний чин получил только в связи с началом войны, а всю жизнь служил по судебному ведомству, Рожественский поначалу отнесся к его посланию с пренебрежением, решив просто ознакомиться, «для галочки». Но едва начав читать, приказал вызвать местного прокурора, а также начальника своего штаба.
То, о чем писал Ляпунов, никак не вписывалось в портрет цивилизованной страны, которую до сих пор пыталась изображать из себя Япония. Это была средневековая дикость и самое настоящее варварство. Причем все подтверждалось фактами и соответствующими документами. Прокурорско-судейское прошлое генерал-губернатора, как ни странно, оказалось тут очень кстати.
Быстро и без прелюдий обсудив все с прокурором, командующим флотом и начальником штаба, было решено провести экскурсию для господ журналистов, в том числе иностранных, по местам боев на Сахалине. Причем срочно. К этому времени шумиха вокруг боя «Днепра» с фальшивым англичанином быстро набирала силу и могла вылиться в серьезные неприятности политического и не только характера.
Нужно было отвечать. «Театральная» пауза с нашей стороны в этом вопросе и так уже слишком затянулась по причине недостаточной убедительности имевшихся аргументов. Теперь же, имея на руках извлеченный из угольной ямы осколок английского снаряда, да еще и наглядные доказательства негуманности и нецивилизованности японцев, столь обласканных «просвещенными мореплавателями», можно было начинать.
Уже к вечеру созвали пресс-конференцию, продлившуюся не более получаса, после чего было объявлено, что для журналистов, желающих отправиться на Сахалин, готов миноносец и ждет в порту. На сборы дали всего один час, пояснив, что время дорого, а для желающих этого вполне достаточно.
В начале девятого часа вечера у ворот порта собралось уже 15 человек репортеров (четыре русских, три немецких, два французских, два американских, австрияк, бельгиец и даже бразилец). Спустя полчаса их всех разместили в кубриках «Быстрого», специально для этого вояжа снятого с ремонта личным распоряжением Рожественского.
Вскоре миноносец уже резво бежал на семнадцати узлах на северо-восток. На протяжении всего перехода пишущая братия осаждала экипаж эсминца, несмотря на то, что для ответов на их вопросы были командированы четыре офицера из штаба во главе с лейтенантом Свенторжецким. Отдохнуть, сменившись после вахты, не довелось никому.
На Сахалин еще утром отправили телеграмму с приказом подготовить все доказательства в максимально наглядном виде и «ждать гостей». Ляпунов, однако, по еще довоенной привычке, акцентировал свое внимание на фразе «ждать гостей».
В результате когда «Быстрый», осторожно обходя стоявшие в гавани шхуны и транспорты, ошвартовался у тюремной пристани Корсакова, его ждал оркестр. Но едва все желающие сошли на берег, выяснилось, что это еще не все. В одной из только что поставленных и умопомрачительно пахших свежим кедровым смольем казарм гарнизона был накрыт торжественный обед с икрой и прочими примочками. В то время как военные грузы на пароходах стояли открыто, а ряды только что переправленных на берег артиллерийских парков не были даже укрыты брезентом или парусиной. Более того, от тюремной пристани, где ошвартовался миноносец, отлично просматривались брустверы новой шестидюймовой батареи, и пушки можно было пересчитать даже без бинокля. Хорошо еще, что все войска оказались заняты на учениях у деревни Морея и в поселке не было ни одного солдата из 29-го полка, скрытно переброшенного из Владивостока на южный Сахалин для предстоящей высадки на Курилах. Иначе пришлось бы выдумывать повод, чтобы притормозить всю эту пропагандистскую акцию.
Пока корреспонденты с аппетитом пробовали угощения от хлебосольной Сахалинской губернии и отменные вина из личных запасов генерал-губернатора, под чутким надзором ординарца и двух порученцев Свенторжецкого, он сам вкратце разъяснил Ляпунову первоочередность приоритетов военного и военно-морского ведомства над всеми остальными. По крайней мере, до конца войны. И особую важность соблюдения простейших мер секретности в этих вопросах. Также ему напомнили о необходимости поддержания на должном уровне маскировки уже действующих артиллерийских позиций и еще строящихся, учитывая развитость японской шпионской сети.
