Но оказалось, что японцы только этого и ждали. Сверху сразу заработал пулемет, вынудив столпившуюся внизу пехоту искать укрытия за камнями. Ни отойти, ни атаковать стало невозможно. Остатки роты лежали, вжимаясь в холодный лишайник. Мишина ранило, и он потерял сознание. В командование вступил унтер-офицер Семен Агапов. Сам из морпехов, выздоравливающий по ранению, был у них инструктором. Учил, как правильно высаживаться на чужой берег еще до отправки сюда.
Он появился в батальоне сразу после получения новых учебных планов. И с ним худенький молодой человек в очках, с непонятным черным налетом на левой стороне лица. Сразу было объявлено, что он отвечает за связь, а звать его Николай Гумилев. У обоих на груди висело по «Георгию». Если Семена, потомственного казака, до перехода в морскую пехоту дослужившегося до есаула, да еще отличившегося в Сасебо, с самого начала уважали и опасались, а с началом тренировок вообще прозвали за глаза Драконом, то связиста всерьез не воспринимали, хоть и слышали, что крест у него за то же самое. И что они оба ранены там были, там и сдружились.
С подачи штабного писарчука его обозвали «субтильным». Что значит это слово, никто не знал, но писарь утверждал, что именно так про него сказал господин подполковник, увидев его в первый раз. Да и к внешности оно подходило. Худой, нескладный, с легким косоглазием, скрываемым за круглыми большими стеклами в черной оправе.
В ходе учений он отобрал себе троих солдат, посмышленнее, и обучал их телефонному делу. Учил хорошо, попутно всякие истории из древнего мира рассказывая. Накладок со связью не было, но это проходило совершенно незаметно. Связь работает, и ладно, а вот всех остальных по итогам «пожалте к полковнику Маннергейму на ковер»! Разбираться будем, кто, где и сколько раз накосячил.
Через неделю все в батальоне уже знали, что он еще гимназию не закончил, сбежал из дому в добровольцы. Его хотели вернуть, дважды в околоток во Владивостоке сдавали, а он бежал. Второй раз к китайцам попал, те его чуть не зарезали. После этого плюнули, отдали связистам. Надеялись, в тылу передержать. Но не вышло. Чернота на щеке и виске у парня не смывается, потому как это угольная пыль, японской шимозой в кожу вбитая. Он в Сасебо тоже по связи был. А когда на бережку прижимать стали и его командира подстрелили, отволок его к шлюпкам, а сам ползал под обстрелом, провода чинил. Даже когда осколком по ребрам чикнуло. Там же и Семена контуженым нашел и к шлюпкам вытащил, еще и пулю в спину поймав. Но она, через катушку провода пройдя, силу уже потеряла и только шкуру на левой лопатке подпортила. Знатно так подпортила. Видать, целый пучок проводов оборванных туда воткнула. В бане шрам свежий видели. Их обоих на одном баркасе и отправили.
Быстро оглядевшись, Семен понял, что не уйти, пока пулемет не заткнут. А подобраться к нему никак. Карниз каменный, на высоте метра в четыре-пять, и ни трещинки в нем, ни осыпи. Часть стрелков оказалась за отрогом, где их не доставали пули. Но и они ничего сделать не могли. Гумилев со своим телефоном тоже был там.
Скинув со спины катушку с проводом, он принялся сматывать жилу с нее, отмеряя широкими хватами. Смотав аршин десять, обрезал, один конец отдал двоим стрелкам, что были с ним, а сам полез на тонкую осинку, единственную, стоявшую вплотную к карнизу. Она гнулась даже под весом его тощего тела, но терпела.
Поднявшись до середины, Николай обвязал ствол проводом, после чего дерево подтянули к скалам, и, забравшись чуть выше, связист уже просто перешагнул на них, осторожно пробираясь дальше и подыскивая подходящий уступ, чтобы зацепить поднятый провод. Найдя его и закрепившись, дал знак, чтобы поднимались остальные, а сам полез выше. Винтовка болталась и хлопала его по худой спине, но он все карабкался, обходя японскую позицию слева.
Несколько солдат, из тех, что были с ним, тоже забрались на скалы, цепляясь за провод и осинку, но когда седьмой боец перебирался на карниз, дерево подломилось, и он оборвался вниз, не разбившись только потому, что не выпустил страховавшую его телефонную жилу, глубоко прорезав ею ладонь. Но на этом усиление группы охвата закончилось. Другого пути не было.
А японец все бил короткими очередями, пресекая любые попытки движения. Пули взбивали фонтанчики жиденького дерна вперемешку с мелкими камушками и прошлогодними перепревшими листьями, разбрасывая их свежий слой, уже подсохший и легко кружившийся над людьми. Или тонко ныли над головами, рикошетя от скал. «Арисаки» замолчали. Может, куда в обход ушли, кто их, бесов, знает. Надо было что-то делать! Но как?
Короткая цепочка фигур в зеленой форме уже скрылась из вида в зарослях на склоне, но ничего не происходило. Ждали. Матерились сквозь зубы и снова ждали. И дождались! Едва начавшаяся очередная пулеметная строчка захлебнулась после хлопка винтовочного выстрела. Потом хлопнула целая пачка таких же, и следом они зачастили переливами. Но в распадок уже ничего не залетало. Зато, едва начали подниматься из-за валунов самые отчаянные, сверху, с грохотом обрушивая камни, за которые цеплялся, свалился тот самый японский пулемет, а следом еще несколько «арисак» и коробок с лентами, а потом и ящик патронов. Но он разбился на полпути, с легким металлическим звоном рассыпав желтыми блестками свое содержимое вдоль ручья.
К неожиданным трофеям сразу подскочили осмелевшие стрелки, подхватив пулемет вместе с трехногим станком и оттащив его в сторону. Это оказался американский «кольт». Правда, патронов к нему было только три ленты по сто штук, и те без коробов, расколовшихся из-за неделикатного с ними обращения. Остальные рассыпались среди скользких мокрых камней, и лазить между ними, собирая их по одному, никому не хотелось. Даже несмотря на то, что калибр эксклюзивный в шесть миллиметров, и добыть их у наших интендантов нечего было и мечтать.
А по ручью уже спускалась первая пара скалолазов, раскатав трофейную веревочную лестницу. Выстрелы наверху смолкли. За полученную короткую паузу вытащили раненых и перевязали их. Спустившийся последним Гумилев доложил «своему» унтеру, что оттуда пока больше не придут. Там доски были через широкую трещину перекинуты, вот их в нее и скинули.
Видок у него был еще тот. Губа разбита, под носом не до конца стертые следы недавней юшки, вокруг правого глаза наблюдалась подозрительная краснота. Судя по всему, к вечеру хороший такой бланш вылезет. Гимнастерка порвана, левого нагрудного кармана вообще нет. Пояснить свой внешний вид он не успел. За него высказались компаньоны. А выглядевший лишь чуть лучше Кузьма Рябой, из тех, что с самого сначала косо поглядывал на гимназиста, тихо вложил в руку скомканный лист бумаги со словами «ты обронил там давеча». Но тот, едва взглянув на него, сразу снова смял и выбросил. А докладчики аккуратно оттеснили их обоих, маяча, чтоб умылись.
– Там эта, гнездо значица было ихнее. Ну… пулеметное. И с винтарями ишо с десятка полтора. А он нас прямо сверху на них вывел. Мы пока подползали, он уж выцеливат пулеметчика-то. А Кузьма ему: «Тя кто винтовку держать учил, кулема?! Куды ты ее к левому-то глазу тычешь». А он молчит и стрельнул. Пулеметчику-то враз башку и снесло. А тут уж и мы жахнули. А оне за камни, да к ним ешо бегуть, из-за деревьев. Нам-то и не видать. Оне палят, мы палим, а ен чуть в сторонке, разглядел видать. Орал нам че-то, да не слыхать было. Ну, он вниз и сиганул, да с теми, что подбегали, сразу и схлестнулся. Одного прикладом в рыло, другого Кузьма застрелил, а прочих оне вдвоем вместе с мостками так и спихнули в пропасть. Там на них остатние и навалились. Нам сверху и не стрельнуть. Пока слазили, оне там вдвоем против восьмерых барахтались. Вот значит… А потом уж всем скопом пулемет сковырнули, патроны да винтари, что целые были. А ента штуковина у них свернутая прямо тама и лежала. Мы-то не поняли. Думали, бруствер какой чудной. А он сопнул, слазьте, говорит. А че, удобно вобче-то.
