Мы ждём ещё одну гостью. Папа уехал за прабабулей в «Прайори Вью». Обычно все тамошние жители укладываются спать в девять, и руководство очень не хотело её отпускать.
«Отпускать её? – слышала я папин разговор с ними по телефону. – Она у вас пленница что ли или всё-таки пансионерка?»
Это всё решило.
Вот только они запаздывают. Обычно в этом не было бы ничего страшного, но через двадцать минут волнолом погрузится под воду, и мы застрянем на острове Святой Марии на всю ночь.
Мы все беспокойно вглядываемся в волнолом и стоянку, надеясь увидеть, как к нам в сумерках приближаются фары.
Папа же не может такое пропустить, правда?
На мне мамина футболка, та, что по-прежнему немного пахнет ею. Я знаю, что от этого запах может выветриться, но сегодня мне почему-то всё равно.
– Вон они! – кричит Бойди, указывая на пару приближающихся к нам фар, и я тихонько выдыхаю от облегчения.
Рядом с папой сидит прабабуля – крошечная фигурка на пассажирском кресле. Когда машина притормаживает у подножья ступеней, рядом с плоским камнем, я вижу, что в салоне есть ещё кто-то, какой-то мужчина на заднем сиденье.
– Кто это? – спрашиваю я ба, но она понятия не имеет.
Мы уже приготовили кресло-каталку, и я подкатываю её к машине, чтобы помочь прабабуле усесться.
– Стэнли? – говорю я, приблизившись и разглядев, что за старик сидит сзади.
– Ага, – хмыкает папа. – Твоя прабабуля не желала ехать без своего кавалера, правда, миссис Фриман?
Прабабуля широко улыбается и кивает, усаживаясь в кресло, а потом одаривает меня своей водянистой улыбкой и говорит:
– Привет, касаточка.
Папа встаёт позади кресла, а я обхожу машину и помогаю Стэнли выйти. Он хилый, но на ногах держится крепко.
– Привет, Бу, – говорит он пронзительным старческим голосом. – Я много о тебе слышал. Очень приятно увидеться с тобой.
(Лишь потом я задумываюсь, что он имел в виду. Он намекал на мою невидимость? Неужели прабабуля ему рассказала? Как бы то ни было, я с удивлением понимаю, что не против.)
– Давайте помолимся, – говорит преподобный Робинсон.
И пока мы все складываем ладони перед собой и начинаем бормотать «Отче наш», я не закрываю глаз и оглядываю собравшихся.
– Отче наш, иже еси на небесех…
Старый Стэнли стоит за прабабулиным креслом и поправляет ей шерстяную шаль. Прабабуля не закрыла глаза, вместо этого вглядываясь в какую-то точку далеко в море. Её губы двигаются, когда она молча произносит знакомые слова.
Миссис Аберкромби опустила Джеффри на землю, и он выглядит куда счастливее, вместе с Леди обнюхивая литораль.
Кирстен стоит за школьным звукорежиссёрским пультом: она отвечает за музыку.
Все произносят «Аминь», и следует пауза, во время которой нам громко отвечают чайки, пролетающие над нами.
– Мы готовы? – спрашивает Бойди.
– Подожди, подожди! – говорю я.
Я достаю из кармана пакетик «Харибо», надрываю его, высыпаю мармеладки на ладонь и раздаю – каждому по одной.
– Некоторые из вас помнят, что это мамины любимые, – и все грустно улыбаются, принимаясь жевать.
Папе сперва приходится выплюнуть никотиновую жвачку.
Я киваю Кирстен, и она передвигает ползунок. Из динамиков начинает литься мамина песня, звук густой и громкий:
«В моей жизни без тебя темнота,
И я хочу лишь с тобой быть всегда…
Ты зажигаешь свет во мне —
Давай, детка, зажигай свет!»
Пока мама поёт «Зажигай свет», Бойди щёлкает кнопкой на удлинителе, ползущем вверх по маяку, и свет миллиона кандел проливается на плоский камень, струясь из стеклянной верхушки в тридцати восьми метрах над нами.
Маяк освещает весь пляж.
Он освещает море.
Он освещает весь мир – такое у меня ощущение.
Стэнли радостно вскрикивает, хлопает и вопит: «Браво!».
И все следуют его примеру.
Ба лезет в свою холщовую сумку и передаёт мне медную вазу с резным узором, которую я видела на антресолях, когда шарилась в вещах ба. Это было словно целую жизнь назад, и – в некотором роде – так оно и есть.
Я вдыхаю запах футболки и снимаю с вазы крышку.
Мамина песня продолжает играть, люди жуют мармелад, а я поднимаю урну, давая пылеобразному содержимому высыпаться, и его немедленно уносит ветром в море. Парочка песчинок праха упали на камни, но вскоре волны слизывают их. Через несколько секунд ни в воздухе, ни на земле не остаётся ни крупинки.
Я оглядываюсь. Все плачут. Не громко, без всхлипов, но ба утирает глаза и даже у папы такое странное выражение на лице, будто он изо всех сил старается не расплакаться. У Бойди на губах перевёрнутая улыбка, которую я уже видела раньше.
Леди улеглась на камне и глядит в море.
Я сказала «все плачут» – ну, все, кроме меня.
А я? Я улыбаюсь!
Теперь всё как надо; всё идеально.
Папа подошёл ко мне со спины и стискивает за плечи, а ба держит меня за руку.
– Пока, мам! – говорю я и машу морю свободной рукой.
Тогда-то я и решаю, что буду Этель. Этель Ледерхед. Домашнее прозвище: Бу.
Вот кто я такая.
Никто и не заметил, что волнолом полностью ушёл под воду. Интересная нас ждёт ночка.
Конец
Благодарности
Спасибо моему замечательному редактору, Нику Лейну, за его терпение и советы; а также выпускающим редакторам и корректорам Мадлен Стивенс, Анне Боуэлс и Мэри О'Риордан, улучшившим эту книгу самыми разными бесчисленными и крошечными – а иногда не такими уж и крошечными – способами.
