Ханаан несколько раз восставал против имперской власти. Ассирийцы подавляли мятежи, однако не уничтожали важнейшие центры Ханаана, заключая с ними мир на условиях выплаты дани. Тот же Тир, располагая неприступной крепостью, расположенной в 300 метрах от берега, успешно выдержал несколько осад со стороны ассирийцев и вавилонян. Так, в первой половине VI столетия до Р.Х. вавилонский царь Навуходоносор II осаждал Тир на протяжении тринадцати лет и заставил его сдаться не столько силой оружия, сколько блокадой. Тем не менее город не только не был разграблен и уничтожен, хотя для месопотамских владык такие способы усмирения врага были обычным делом, но и продолжил пользоваться автономией, став частью Ново-вавилонского царства.
Та же картина наблюдается и в период господства Ахеменидов. Тир, Сидон, Библ и Арвад по-прежнему несли налоговое бремя и снаряжали боевой флот, когда того требовала центральная власть, но все же ханаанейским городам удавалось сохранять в известной степени автономный статус в составе Персидской Империи.
Тир, наиболее могущественный ханаанский город, сравнительно мирно входит в состав Империи Ахеменидов и поначалу не поднимает восстаний. Напротив, под покровительством персов ханаанейцы надеются сокрушить своих главных конкурентов в морской торговле – афинян, к тому времени сильно потеснивших их позиции.
Таким образом, интересы двух разнородных сил, Ханаана и Империи, временно совпали. Для дальнейшего продвижения на Запад персы нуждались во флоте, который ханаанейцы им с радостью предоставили, рассчитывая, что те выдавят из Восточного Средиземноморья греков, но сами не займут их места. Ранее ханаанейцы уже помогали персам в завоевании Египта и греческих колоний в Северной Африке: их корабли составили тогда ядро персидского флота.
Как полагает современный популяризатор истории Ханаана А. Волков, в благодарность за эту помощь персидский царь Камбиз «предоставил финикийцам почти полную независимость. Они превратились в союзников персов, а не в их слуг. Так, при попытке напасть на Карфаген финикийцы отказались предоставить персам флот, не желая поражения соплеменникам. Этот случай показал, что военные успехи персов во многом зависят от поддержки или нерасположения нескольких финикийских городов»
[76].
В 480 году до Р.Х. персидский царь Ксеркс I предпринял свой знаменитый поход на Запад в надежде покорить европейскую часть Греции. Его успех зависел от действий на море, и он собрал поистине внушительный флот: 1207 боевых кораблей, которыми командовали ханаанейцы. До нас дошли даже имена некоторых из них: правитель Сидона Тетрамнест, Мербаал из Арвада и Маттен из Тира. В той войне персы потерпели поражение, и надежды ханаанейцев расправиться с опасным конкурентом чужими руками рухнули. Очень скоро в отношениях Ханаана и Империи наступило охлаждение.
Симбиоз Ханаана с Ахеменидским царством был возможен только до тех пор, пока это приносило Ханаану торговые и политические выгоды. Ослабление персов должно было привести к очередному мятежу. Так и произошло. Незадолго до крушения Персидского царства против него взбунтовался ханаанский Тир, который ранее множество раз восставал против Ассирии и Вавилонии, но при владычестве персов в течение долгого времени не поднимал головы.
Когда Александр Македонский двигался во главе победоносной армии по необъятным просторам Персидской Империи, громя войска Дария, ханаанейцы решили сыграть с новым завоевателем в ту же игру, что и с прежними правителями имперских государств. Они мирно подчинились ему, но принялись добиваться для себя особых льгот. Особенно усердствовал Тир. Олигархи Тира осмелились убить послов Александра и приказали оставить их без погребения, выбросив останки в море, что по тем временам считалось редким святотатством.
По словам Ю. Циркина, власть Александра Македонского Тир готов был признать, но «впустить македонского царя в свой город тирийцы отказались. Попытка Александра захватить город силой не удалась. Началась семимесячная осада Тира, в ходе которой по приказу Александра была насыпана дамба, соединившая остров с материком, в результате чего остров постепенно превратился в полуостров. По этой дамбе македонские войска подошли к самым стенам Тира и ворвались в город. После упорных уличных боев Тир был взят, и Александр обрушил на тирийцев жесточайшие репрессии»
[77]. Неприступный Тир пал. На сей раз Империя не пощадила главный город Ханаана.
Весьма ярко отношения внутри ханаанской цивилизации характеризуются крахом надежд тирийцев на помощь со стороны их собственной колонии Карфагена. Историк И. Шифман отмечает: «Принимая решение защищаться, тирское правительство рассчитывало на островное положение города, делавшее его неприступным для сухопутных войск, на господство на море тирского флота и на отсутствие флота у Александра, на мощь оборонительных сооружений Тира, наконец, на поддержку своей североафриканской колонии – Карфагена. Ежегодно из Карфагена в Тир приезжали священные послы для принесения жертвы в местном храме Мелькарта. Такие послы находились в Тире и тогда; они уверяли власти, что Карфаген окажет Тиру возможную помощь… Расчеты тирского правительства на помощь из Карфагена не оправдались. Под предлогом войны, которую Карфаген как раз в этот момент вел в Сицилии, он отказался прислать свои войска для обороны метрополии»
[78].
Пока Тир был силен и нужен Карфагену, карфагенское правительство, представлявшее, как и повсюду во владениях Ханаана, прежде всего власть капитала, находилось с ним в почтительном диалоге, а также в отношениях союзничества. Но ослабление метрополии сделало связь с ней невыгодной и, более того, рискованной. Она попадала в «расходную часть». Следовательно, связь эту следовало разорвать. Чистый деловой прагматизм, ничего личного.
Итак, Александр Македонский пренебрег благами, которые мог дать ему Тир. На фоне этого поступка намного рельефнее проступает принципиально иная политика, проводившаяся по отношению к Ханаану позднеассирийскими и нововавилонскими царями. Они берегли мятежный Тир и не карали главный город Ханаана слишком жестоко, рассчитывая на его финансовые ресурсы. Для тирийцев это означало спокойную жизнь при условии своевременной выплаты дани. Но дело было не только в данничестве.
Ханаанейцы вошли в тело Империи, подобно вирусу, ослабляющему организм и использующему его жизненные силы для поддержания собственного существования и роста. В столице Древнего мира Вавилоне, равно как и по всей Империи, расцвели финансовые операции. Тир и Сидон также превратились в важнейшие коммерческие центры Ветхой Империи.
По словам историка В. Эрлихмана, «войдя в состав Персидского царства, Финикия… смогла лучше изучить традиции банковского дела, возникшего в Вавилоне еще во II тысячелетии до Р.Х. Ассиро-вавилонские банкиры вначале были обычными ростовщиками, которые выдавали ссуды на определенный срок под проценты. Потом они перешли к более сложным операциям – давали купцам кредиты на отдельные коммерческие операции, принимали и выдавали вклады и проводили безналичные расчеты между разными городами (для этого использовались кожаные чеки с печатями того или иного финансового учреждения). Ту же практику переняли финикийцы… и если вавилонские и ассирийские дельцы обслуживали в основном своих соплеменников, то финикийцы – впервые вывели „бизнес” на международную арену. Их услугами пользовались практически все негоцианты Восточного Средиземноморья, цари, народные собрания греческих полисов. На рубеже VI и V веков до Р.Х. Тир и Сидон играли ту же роль „всемирного банка”, что в наши дни – Швейцария»
[79].
