Эти романизированные жители Испании, включая ханаанейцев, принявших местные обычаи и породнившихся с местными семействами, позднее появятся в римском сенате и обретут заметное влияние в управляющем слое Римского государства. Один из них, уроженец Гадеса (современного Кадикса) Луций Корнелий Бальб станет личным банкиром Цезаря. При этом его родичи по-прежнему будут приносить человеческие жертвы древним темным божествам, а римское гражданство Бальба будет даже оспариваться в суде. Племянник Луция Корнелия, Бальб Младший, сделает военную карьеру уже при Августе. Луций Юний Модерат Колумелла из того же Гадеса прославится своими сельскохозяйственными трактатами.
Из провинций, некогда принадлежавших Карфагену, либо непосредственно из самого Ханаана (Финикии) вышел ряд блистательных римских литераторов, драматургов и юристов.
МАРК АВРЕЛИЙ
(161–180 гг.)
Испания также дала Риму нескольких императоров, включая Траяна и Адриана. «Философ на троне» Марк Аврелий также имел испанские корни. Из романизированных ханаанейцев вышла целая императорская династия Северов, а ее основатель Септимий Север (193–211 гг.), выдающийся полководец и сторонник весьма жесткого образа правления, был родом из североафриканской ханаанской колонии. Эта династия правила Римской Империей без малого полстолетия. Северы известны своими про-иудейскими симпатиями в тот период, когда ханаанейцы массово переходили в иудаизм.
Процесс романизации ханаанейцев, и в частности пунийцев, не был ровным. Результаты его неоднозначны. Одни ханаанейцы стали частью общеимперского народа, но, утратив прежнюю этническую специфику, привнесли в римскую культуру элементы своих древних обычаев и воззрений, неорганичных для Рима.
Вторая часть пунийцев, не желавшая романизироваться, ушла в пираты. Ими становились бывшие карфагенские работорговцы и мореходы. Они и раньше тяготились жизнью в государстве, а после поражения Карфагена и вовсе развязали самую настоящую войну против ненавистной власти победившего Рима. В историю это антиримское преступное сообщество работорговцев вошло под именем киликийских пиратов.
Пираты в малоазийской области Киликия существовали и ранее, но именно с приходом пунийцев пиратские банды начинают консолидироваться, а их мощь и численность стремительно растет, обретая черты полноценной морской державы по образцу Тира и Карфагена.
Возможно, родоначальником киликийской пиратской общины выступил сам Ганнибал. После бесславного для Карфагена окончания Второй Пунической войны полководец, выдачи которого требовали победители, бежал ко двору селевкидского монарха Антиоха III. В это время Антиох готовился к большой войне с римлянами, и их непримиримый враг был полезен царю в качестве опытного полководца. Но так как Ганнибал вызывал у царя недоверие, то его отправили на один из второстепенных участков предстоящей борьбы с Римом. К тому же Ганнибалу, привыкшему командовать сухопутными армиями, досталась роль флотоводца. После поражения селевкидского флота в битве с римлянами пунийский полководец был отправлен в Финикию и Киликию набирать новый флот. Но там союзные римлянам родосцы напали на Ганнибала и захватили несколько его судов.
Ганнибал отвел уцелевшие корабли в город-порт Коракесий и задержался там на некоторое время вместе со своими моряками. Эти последние, состоя из финикийцев, киликийцев и, по всей видимости, ветеранов Ганнибала времен Пунических войн, стали тем ядром, вокруг которого вскоре сформируется организованное киликийское пиратство. Недаром несколько десятилетий спустя именно Коракесий станет главным оплотом киликийских морских разбойников, ведь здесь их «отцы» уже отсиживались прежде под руководством Ганнибала, по достоинству оценившего это место.
Лютая ненависть киликийских пиратов к Риму выдает в них наследников Ганнибала – непримиримого борца с римским владычеством, который еще в детстве дал клятву всю жизнь положить на войну с Римом.
Поражение Антиоха III лишило Ганнибала последних надежд на реванш в войне с Римом. Некогда прославленному полководцу теперь предстояло долго скитаться между Арменией, Критом и Вифинией в поисках убежища. Однако после ухода из Коракесия и вплоть до самой смерти Ганнибал ни на минуту не оставлял попечения о своем новом детище, которое вскоре принесет немало бед Риму, – киликийских пиратах.
Время возвышения киликийского пиратства приходится на вторую половину II века до Р.Х. Могущественный придворный малолетнего сирийского царя Антиоха VI Трифон Диодот в результате заговора сверг законного государя и захватил престол. Для достижения этой цели узурпатор не посчитал зазорным воспользоваться услугами киликийских пиратов.
В Коракесии, стоявшем на двухсотметровой крутой скале, соединенной с материком лишь узкой полоской земли, Трифон Диодот решил обустроить свой основной опорный пункт. С помощью пиратов здесь появилась поистине неприступная крепость, впоследствии ставшая главной базой морских разбойников. Неподалеку возник город-двойник Коракесия – Корик. Сам же Трифон Диодот был разгромлен царем Антиохом VII и кончил жизнь самоубийством. Вряд ли память о нем была дорога пиратам, однако именно он обеспечил весьма удобные условия существования для их общины.
Власть сирийских царей здесь была уже слаба, а власть Рима еще слаба. Горная Киликия обеспечивала морских разбойников обилием превосходного строевого леса, а горы, многочисленные малые бухточки и извилистые заливчики – отличными убежищами для кораблей. С течением времени киликийское пиратство приобрело колоссальный размах и стало серьезным геополитическим фактором на Средиземноморье. Пираты действовали не разрозненно, а целыми эскадрами. Они представляли опасность даже для крупных, хорошо охраняемых конвоев. Порой доходило до атак даже на боевые римские флотилии.
Теодор Моммзен отмечал у пиратов высокий уровень организации и своеобразный дух корпоративной солидарности. По словам историка, морские разбойники имели здесь «свое собственное отечество и начатки симмахии и, несомненно, также определенные политические цели. Эти флибустьеры называли себя киликийцами; на самом же деле на их судах встречались отчаянные искатели приключений всех национальностей: отпущенные наемные солдаты, вербовавшиеся на Крите, граждане разрушенных в Италии, Испании и Азии городов, солдаты и офицеры войск Фимбрии и Сертория, вообще опустившиеся люди всех наций, преследуемые беглецы всех потерпевших поражение партий… Это уже не была сбежавшаяся воровская банда, а замкнутое военное государство; национальность заменялась здесь масонской связью гонимых и злодеев, а преступление, как это нередко бывает, покрывалось самым высоким чувством товарищества… Они считали, что ведут правую войну со всем миром, и были горды этим; то, что они при этом приобретали, они называли не награбленным, а военной добычей… Настоящей родиной их было море от Геркулесовых столбов до сирийских и египетских вод; убежище же, в котором они нуждались на суше для себя и для своих плавающих домов, им гостеприимно предоставляли мавританское и далматинское побережья, остров Крит, а прежде всего – богатый мысами и закоулками южный берег Малой Азии, господствовавший над главным путем морской торговли того времени и почти совершенно бесхозяйный… Несомненно… что в этом образовании заключался зародыш морской державы, которая начинала уже приобретать оседлость, и что при благоприятных условиях оно могло бы сложиться в настоящее государство»
[170].
