Гностические общины появились в I веке, расцвели во II веке, существуя открыто до V и даже до VI столетия, однако уже в III веке благодаря настойчивой борьбе с ними Христианской Церкви начали терять свое влияние на умы.
Однако их сменил новый враг христианства, более сплоченный и дисциплинированный, создавший мощную организацию – манихейство. Эта секта названа по имени ее создателя, пророка или мага Мани (Манеса или Манихеуса). Она зародилась в Иране и Вавилонии, притом основатель ее воспитывался в середине III века в гностической среде. Преемственность манихейства от старого гностицизма очевидна. Учение Мани являлось искусственным соединением персидского зороастрийского дуализма, учения восточных гностиков, буддизма и даже элементов христианства. Мани был уверен в том, что все это искаженные версии одной истинной религии, а Зороастра, Будду и Христа считал своими предтечами.
В Иране манихеи вызвали смуту, и их верховный наставник подвергся казни. Но его учение, записанное в книге «Живое Евангелие», получило широкое распространение, в том числе и в восточных провинциях Империи.
Мани вовсе не был наивным проповедником. Он не считал простую мирную проповедь достаточным средством для того, чтобы распространять свою «истинную религию». Инструментом для такой деятельности стала созданная им сеть общин, которые были организованы на принципах строгой субординации и спаяны железной дисциплиной. Там царила атмосфера оккультных ритуалов и тайного знания. Манихеи имели иерархию из трех степеней посвящения: совершенные, избранные и слушатели. Совершенным предписывалось вести особый образ жизни, налагавший ряд ограничений, которые не касались низших членов секты.
Историк О. Четверикова полагает, что «тайный характер организации порождал двойную нравственность: декларативную и реальную… Наряду со строгой аскезой здесь допускалась распущенность нравов в пределах, исключающих по возможности рождение потомства, и неслучайно все наблюдатели упрекали манихеев в чрезвычайном разврате. Более ярко это проявлялось в противопоставлении себя чужим»
[191]. И здесь открывается прямая параллель между оргиастическими обычаями манихеев (а также некоторых более древних учений гностиков) и ритуальным (храмовым) развратом, царившим в Ханаане. Эта ханаанская традиция была усвоена и более поздними антихристианскими сектами.
По словам Четвериковой, «благодаря своей строгой иерархии и дисциплине манихейство… приобрело черты политической организации, формируясь за счет государственной и церковной оппозиции. Поэтому в Римской Империи оно столкнулось в итоге с сильнейшим сопротивлением со стороны государственной власти, которая стала рассматривать его как крайне опасную и влиятельную секту, пришедшую из враждебного Ирана. Манихейство и гностицизм… оставили в религиозной истории Запада глубокий след. Второе дыхание они обрели уже в XII в., охватив всю Западную Европу, действуя в виде сект катаров и альбигойцев. После же поражения последних оккультный дух его был впитан другими духовными течениями, повлиявшими на мировоззрение эзотерических обществ нового и новейшего времени»
[192].
Если гностиков христианство победило в длительной полемической борьбе, то над манихеями оно взяло верх по причине своего глубинного смирения и миролюбия. Те готовы были всерьез, с оружием в руках, противопоставить себя государству, в то время как христиане в принципе не могли поставить перед собой такой цели. Поэтому власть римская не только не истребила христиан, но в конце концов заключила с Церковью союз, который поднял Империю на историческую высоту предначертанной ей Богом миссии Катехона.
Константин
Первые три века существования христианства, равно, как и первые три века существования Новой Империи, подготовили все необходимое для их союза. Христианская Церковь, объединяя меньшинство населения Империи, тем не менее, превратилась во влиятельную силу и кровью мучеников получила высокий духовный авторитет. А императорская власть, укрепившись и обретя форму домината, получила возможность быстрого и решительного перехода от политики преследования христиан к политике их поддержки во всеимперском масштабе.
Это поистине эпохальное событие произошло при императоре Константине Великом (306–337 гг.). Именно он, обладая мудростью гениального правителя, решился на шаг, который прежние императоры то ли опасались совершить, то ли не желали – в силу формальной приверженности официальным традициям государственного римского язычества.
Перемена религиозной политики была произведена Константином в годы тяжелых внутренних войн, вызванных борьбой за власть соправителей умершего императора Диоклетиана. Константин, будучи сыном одного из них, Констанция Хлора, оказался вовлечен в эти распри. В 312 году перед генеральным сражением с войсками соперника, Максенция, Константин увидел в небе крестовидный столп света с надписью: In hoc signo vinces (лат. «Под этим знаком ты победишь»).
Этот знак видел не только Константин, но и все присутствующие. Тогда же сам Христос явился ему во сне и велел устроить воинский знак по образцу виденного знамения. Константин повиновался слову Божию. Так появился знаменитый воинский штандарт Христианской Империи – лабарум (лат. labarum, от греч. λάβαρον < λαβρᾶτον – «обвитое лавром знамя») с крестообразной монограммой Христа. С тех пор лабарум станет знаменем Империи на тысячу лет. Победив Максенция, имевшего численное превосходство, у Мульвиева моста близ Рима, Константин на протяжении всего своего царствования благодарил Господа Иисуса Христа за эту победу.
Первым благодеянием императора по отношению к Церкви стал Миланский эдикт 313 года. Он известен из труда христианского апологета и ритора IV века Лактанция «О смерти гонителей» и в пересказе других древних историков Церкви. Эдикт стал поворотным пунктом в религиозной политике римской власти. Он завершил эпоху гонений на христианство и стал провозвестником новой эпохи – времени покровительства императоров в отношении Церкви. Эдикт гласил: «Мы даруем и христианам, и всем прочим возможность свободно следовать той религии, какую кто пожелает, с тем, чтобы божественность, какая б то ни была на небесном престоле, могла бы пребывать в благосклонности и милости к нам и всем тем, кто находится под нашей властью… любой из тех, кто проявил желание отправлять христианские обряды, может свободно и просто позволить себе участвовать в них без каких-либо беспокойств и неприятностей… они находятся под нашим покровительством»
[193].
