Уникальная химия тех октябрьских дней с Конан Дойлом в Вермонте — сочетание дружбы, особого английского духа, воспоминаний об Индии и масонстве — наполнила Киплинга поэтическим вдохновением, и он написал «Материнскую ложу» (The Mother Lodge) за один присест.
Лирический герой стихотворения, как и всего сборника «Казарменные баллады» (Barrack-Room Ballads), анонимный английский пехотинец, соль империи, воплощение невоспетого героя. Как нарушителю спокойствия, ему запрещено посещать пабы на родине, однако в своем потрепанном рюкзаке он несет свет цивилизации в «темные уголки земли» (как их называл Киплинг). Имперский солдат знает, что награда за его самоотверженное служение — смерть в далекой стране, либо от дизентерии, либо от копья туземца. Масонство — его утешение и скромная философия. В «Материнской ложе» он с тоской вспоминает, как впервые познакомился с тайнами «искусства» далеко в Индии. Братья из его материнской ложи были людьми обычными: начальник станции, тюремщик, лавочник и мелкий чиновник. Но отсутствие денег и титулов они компенсировали братским усердием:
Драгоценных нет регалий,
Ложа старая пуста,
Но мы чтили знаки древних —
Каждая черта свята…
Самое главное, что в ключевой строфе стихотворения и припеве солдат говорит нам, что его масонские братья были людьми всех рас и вероисповеданий.
С нами Бола Нат, бухгалтер,
Савл — аденский еврей,
И Мухаммед Дин, чертежник
Из обученных людей.
Тут и Бабу Чакербатти,
И спокойный сикх Амир,
И католик шумный Кастро,
Он снабженческий кассир.
Снаружи: «Сэр! Сержант! Салям! Привет!»
Внутри же каждый «брат», и не во вред;
И каждый гордо фартук свой носил,
В той ложе младшим дьяконом я был
[3]
Ложа в стихотворении, кажется, охватывает все религиозные и этнические группы Индии. Там есть, как заметил один историк, «и парс, и мусульманин-чертежник, и сикх, и еврей, и гангский индус, и католик с Гоа, и бенгальский бабу». Иерархии армии и империи отходят на второй план, и все эти люди на время становятся братьями.
Масоны в Британии и далеко за ее пределами читали «Материнскую ложу» как гимн мировому масонству, прославляющий способности «каменщиков» принимать людей всех культур, религий и социальных слоев, принимать различия и соединять их в братской преданности. Автор четко задумал написать стихотворение в этом духе. В нем описаны братские отношения Киплинга с индийцами, которых он знал в конце 1880-х годов. В «Материнской ложе» даже конвенции британской масонской жизни нарушаются в интересах межобщинной гармонии:
«праздничный стол» отменяется, ведь ни индус, ни мусульманин не могли бы принять в нем участие.
Как то прошлое припомню,
Так мне дорог каждый штрих:
В мире не было «неверных»,
Кроме разве нас самих.
В месяц раз, свершив работу,
Собирались покурить
(Мы пиров не задавали,
Не порвать бы братства нить),
Мы вели друг с другом речи,
Всякий брату объяснял,
В чем отличье его Бога,
Как бы кто его ни звал.
Так друг с другом щебетали,
Дружбы не забыв границ,
Пока зорька не будила
Окаянных громких птиц.
И, сказав, что было чудно,
На коней — и марш домой.
Магомет, Исус иль Шива —
Кто сегодня сторожевой?
«Материнская ложа» не была автобиографической. Однако в конце жизни, вспоминая, как впервые присоединился к «искусству» в Индии, Киплинг смотрел на прошлое сквозь призму собственной поэзии: «Здесь я встретил мусульман, индусов, сикхов, членов Арья и Брахмо Самадж [индуистских сект], а привратником был еврей, который в своей маленькой общине в городе был священником и мясником».
Нетерпимый мир нуждается в любых стихах о терпимости. «Материнская ложа» — это, несомненно, очень трогательная зарисовка о братстве людей, льстящая масонской традиции. Но она вызывает очевидные вопросы о том, как такое видение может быть совместимо с восторженным империализмом, который мы видим как в масонстве, так и у самого Киплинга. Нам нужно знать, как «Материнская ложа» соотносится с реальной историей масонства времен британского колониального правления в Индии и с опытом Киплинга в частности.
Магомет, Иисус или Шива…
«Материнская ложа» — это память, затуманенная сентиментальностью. Тем не менее сведения о масонстве в британской Индии и о первых опытах Киплинга показывают, что стихотворение не было оторвано от реальности. Или, по крайней мере, не совсем. Время от времени и местами по всей империи шахматная доска ложи становилась местом встречи англичан с представителями местного населения. И конечно, в Индии — жемчужине в императорской короне, где, впрочем, белые никогда не селились массово — эти встречи были более частыми, более личными или более насыщенными политическим смыслом.
Спустя почти полвека после своего прибытия в Индию в 1775 году масоны приняли первого индийского брата. Не случайно Умдатул-Умра Бахадур, сын набоба области Карнатик, был местным правителем и союзником Британии. Одев местного правителя в запон, британцы заручались его поддержкой в борьбе со своими врагами. Великая ложа в Лондоне одобрила посвящение будущего набоба, прислав ему богато украшенный запон и прекрасно переплетенную копию «Конституций». Он ответил официальным выражением верности на персидском языке с параллельным английским переводом. Этот шаг прекрасно вписывался в стратегию Ост-Индской компании конца XVIII — начала XIX века, по мере того как она переходила от торговли к завоеванию, вытесняя соперничающие европейские и индийские державы и простирая свой контроль далеко в глубь страны от первоначальных береговых торговых станций в Калькутте, Бомбее и Мадрасе.
Однако такие посвящения были крайне редки и обычно встречали сопротивление со стороны белых масонов. В Калькутте в 1812 году два брата отказались присутствовать при инициации некоего Бундеха Али Хана, несмотря на то, что его заявка на вступление была поддержана бывшим генерал-губернатором Индии. Они заявляли, что «не обязаны присутствовать при посвящениях мусульман, иудеев или неверных». Во время церемонии еще два масона «недостойнейшим и немасонским образом насмехались над религией магометан». Другие масоны, присутствовавшие на церемонии, в смущении, и к их чести, оказали новому брату особенно теплый прием.
Если говорить о принятии местного населения, не относящегося к правящей элите, то этому процессу способствовали два события. Первым стало появление особых экономических ниш для индийских купцов и предпринимателей. Больше всех выгоды получила община парсов в Бомбее. Беженцы-зороастрийцы из мусульманской Персии, они начиная с XVII века установили тесные отношения с Ост-Индской компанией, которая считала их надежными посредниками и поставщиками. Со временем некоторые парсы стали банкирами и коммерсантами. С 1840-х годов их стали принимать в специальные Индийские ложи. К 1860-м годам они занимали руководящие посты в бомбейском масонстве наряду со своими британскими братьями. Парсов британцы принимали с охотой еще и потому, что они пили алкоголь.
