Мне нравится присматриваться к людям. Я вслушиваюсь в каждое сказанное ими слово. Может быть, я плохо запоминаю имена, но если мне скажут какую-то подробность – пусть даже мимоходом, – она непременно застрянет в моей памяти. То, как именно люди говорят, все эти мелкие детали, тоже имеет значение. Это может происходить неосознанно, однако они действительно говорят то, что думают. Вот почему я постоянно изучаю людей. Некоторые сразу же выдают многие свои секреты – громким голосом, одеждой, сумкой, взглядами, которые бросают, когда, как им кажется, никто не смотрит. Хотел бы я сказать, что умею читать людей и многое о них понимаю, но тут не все так просто. Я могу наблюдать, фиксируя в уме все, что вижу.
Это своего рода тренировки. Удивительно, какие подробности узнаешь во время расследования о жизни другого человека – о том, что он сделал, рассчитывая сохранить это втайне от всех. Полиция всегда знает, что в ходе расследования любого крупного дела им неизбежно придется раскрыть ряд других, менее серьезных преступлений. Скажем, было совершено убийство. Когда полиция берется за дело и опрашивает соседей, оказывается, что поблизости ограбили дом. Они вынуждены расследовать этот случай, потому что всегда есть вероятность, что убийца и грабитель – одно лицо. Все больше людей оказываются вовлеченными в расследование, и все больше всплывает подробностей – как плохих, так и хороших.
Во всем, что я делаю, люди занимают центральное место. Всегда есть жертва, у которой обычно остается семья, нуждающаяся в поддержке. Об этом не перестают напоминать приходящие по обычной и электронной почте письма. Ко мне за помощью обращается огромное количество обычных людей. Если я не мелькаю на экране, получаю один-два запроса на расследование, но когда регулярно крутятся программы вроде «Расследователя», могу за неделю получить 20–30 писем от людей, отчаянно нуждающихся в помощи по какому-то делу.
Некоторые из этих дел находятся на такой стадии, что раскрыть их – почти невыполнимая задача, и я понимаю, что вряд ли справлюсь, если возьмусь. Дело об исчезновении Клаудии Лоуренс (она пропала в Нью-Йорке в 2009 году; с тех пор ее нигде не видели, и никто не знает, что с ней случилось) – одно из тех, которые зашли в тупик, хоть и не думаю, что его невозможно раскрыть. Если бы была возможность применить определенные методы ведения расследования (не все из них полностью законны), имея при этом неограниченные финансовые ресурсы, мне кажется, можно было бы что-то выяснить. Я считаю, что в ее исчезновении и убийстве замешаны несколько людей. Все они ходят среди нас, прекрасно об этом зная. Нужно лишь хорошенько надавить, чтобы получить искомые ответы.
С другой стороны, исчезновение Мэдлин Макканн я поместил бы в категорию преступлений, которые невозможно раскрыть. Полагаю, она стала жертвой преступника, которому попалась под руку, выйдя из квартиры, – ему просто подвернулась удачная возможность. Дело не было раскрыто потому, что камера видеонаблюдения была отключена, и не осталось никаких записей с изображением похитителя. Хотелось бы верить, что однажды это дело можно будет закрыть – либо Мэдлин вернется к Джерри, Кейт, Шону и Амели, либо кто-то за это преступление будет отдан под суд. К сожалению, в настоящий момент вероятность того, что Мэдлин жива, ничтожно мала. Как бы ни было грустно это признавать, практически в каждом случае похищения маленького ребенка незнакомцем его убивают в течение суток. При похищении детей постарше и подростков жертву могут оставить в живых (иногда на многие годы), и остается надежда, что она сбежит или будет найдена. Если похищение имеет сексуальную подоплеку или связано с торговлей людьми, подросток может долгое время оставаться полезным своему похитителю – с ним можно как-то договориться, – но с трехлетним ребенком любые разговоры бесполезны.
Из-за того, что подобные вещи постоянно крутятся у меня в голове, со мной бывает очень непросто иметь дело. Чтобы заниматься такими делами, требуется особая психологическая устойчивость. Я вынужден постоянно держать в голове все многочисленные детали расследования. Обычно я занимаюсь сразу несколькими делами на разных стадиях, и они поочередно требуют моего пристального внимания. Разумеется, порой я сталкиваюсь с проблемами, для решения которых приходится привлекать других людей, и тогда процесс затягивается.
Работая вместе со своим продюсером Лесли или с кем-то вроде Дэвида Уэлса, я постоянно делюсь с ними информацией и мыслями. Я делаю это, понимая важность чужой точки зрения, – всегда прислушиваюсь к мнению других людей по поводу того, как справиться с той или иной трудностью, решить какую-то проблему.
Мне всегда нравились трудновыполнимые задачи. Если мне говорят, что я с чем-то не справлюсь, хочется внимательнее присмотреться и сказать: «Готов поспорить, что смогу». Разумеется, я никогда не прекращаю учиться и не почиваю на лаврах – обо мне можно судить лишь по последней программе – расследованию. В моей работе не обойтись без желания преодолевать трудности, энтузиазма, целеустремленности. Кроме того, необходим уверенный вид: я знаю, что делаю, чего хочу добиться. И чтобы моя команда тоже это понимала, необходимо убедить их. Я всегда говорю им то же самое, что и своим клиентам: мне не всегда удается добиться желаемого результата, но я сделаю все возможное, чтобы попытаться.
Это желание браться за самые сложные дела неизбежно приводит к тому, что мне не всегда удается заполучить ответы для своих клиентов. В этом моя самая большая проблема: я очень плохо переживаю неудачи. Если берусь за что-то и не удается прийти к цели, я чувствую, что не справился. Я корю себя, и это меня изводит. Даже если получается продвинуться в деле, как никому прежде, и дать семье жертвы хоть какие-то ответы – или хотя бы сделать так, чтобы их услышали, когда они уже потеряли всякую надежду, – я все равно плохо переношу любую неудачу.
Мной движут не деньги: если бы дело было в них, я бы этим не занимался. Как уже говорил, я помогаю слишком многим людям, чтобы на этом можно было разбогатеть: в большинстве случаев приходится брать значительную часть расходов на себя. Некоторые поездки я оплачиваю из собственного кармана – например, чтобы добраться до места преступления и своими глазами на него посмотреть. Я беру на себя подобные издержки, зная, что имею способность к раскрытию преступлений. Если я могу дать людям, которых подвели власти, искомые ответы, почему бы не попробовать?
Возьмем, к примеру, дело Джессики Эрл. Когда я встретился с ее родителями, Валери и Джоном, они уже десять лет не общались со СМИ. «Мы больше не даем интервью», – сказали они мне во время нашего первого разговора. Поговорив по телефону, я отправился увидеться с ними лично, и мы побеседовали. Я попросил их подумать над тем, что мы предлагаем сделать в отношении их дела, и они сразу же ответили: «Нет никакой надобности об этом думать, вы уже нас во всем убедили, и мы готовы с вами работать».
Я осознаю, какая это честь – стать в каком-то смысле частью их жизни. Разумеется, важно оставаться объективным, но между нами возникла определенная связь. Я хочу им помочь, преуспеть ради них – вот как это устроено. Хочу, чтобы люди вроде Эрлов были услышаны. Чем больше времени проходит с момента исчезновения близкого, тем больше забывают о его родных, и им приходится постоянно напоминать о себе, чтобы этого не случилось. Кто станет браться за дело 1975 года, когда так много актуальных расследований?
