Якобинцы и кордельеры, видевшие, что 20 июня жирондисты сумели воспользоваться массами населения предместий только для пустой демонстрации, решили устроить организованное восстание всегда готовых к этому рабочих предместий. К этому якобинцы и кордельеры были вынуждены приближением пруссаков и приготовлениями двора. Можно было видеть, что в Тюильри готовятся к бою, что швейцарская гвардия и буржуазные батальоны национальной гвардии тоже снаряжаются для того, чтобы, с одной стороны, решительно выступить против восстания, а с другой – напасть на клубы и законодательное собрание, когда подступят пруссаки. Единственной надежной защитницей двора в Париже была швейцарская гвардия. Эти республиканцы служили чужой монархии за деньги, они боролись и умирали за двор. В чужой стране они помогали защищать деспотизм с такой же храбростью, с какой их предки защищали свободу в Швейцарии. Роль эта была трагична, но не благородна.
Восстание было организовано якобинцами и кордельерами, между тем как жирондисты только заботились о том, чтобы сохранить свободу действий. Энергичнейшие же из них, например, молодой и горячий Барбару из Марселя, Луве, Карра и др., пошли рука об руку с якобинцами. Кордельеры служили связью с рабочими предместий. Был избран инсуррекционный комитет, назначивший восстание на 10 августа, чтобы предупредить угрожавшее нападение двора. Руководителем всего дела выступает Дантон, проявивший необыкновенную деятельность и редкую энергию. Казалось, что был не один, а несколько Дантонов. Его громовой голос раздавался и в клубах, и на улицах; его могучая фигура с повелительным лицом возвышалась над толпами народа в предместьях. Если он действительно был подкуплен двором, то его необузданная революционная деятельность в эти дни несомненно была не в интересах двора.
Итак, двор и народ в боевой готовности стояли друг против друга, и столкновение стало неизбежным.
Жирондисты думали, что им удастся разрешить кризис одним постановлением законодательного собрания. 3 августа Петион предстал перед собранием с петицией генерального совета парижских коммун, в которой коммуны обвиняли короля в участии в заговоре и требовали низложения его. В угрожающих обращениях к законодательному собранию секции требовали, чтобы король был предан суду за свои контрреволюционные попытки. Депутации сменялись депутациями, и все они в один голос требовали низложения короля.
Жирондисты продолжали колебаться; были даже признаки того, что некоторые из них не устояли перед подкупами двора. От решительного шага они, однако, уклониться не могли, и обсуждение вопроса о низложении короля было назначено на 9 августа.
Через Колло д’Эрбуа, человека очень энергичного, якобинцы потребовали от собрания, чтобы Лафайет был предан суду. Бесхарактерный старый Люкнер позволил выпытать себя и, таким образом, выдал, что Лафайет хотел склонить его к нападению на собрание. 8 августа собрание обсуждало это дело и большинством 446 против 224 оправдало Лафайета. Народное возбуждение усилилось, многие из депутатов, голосовавших за Лафайета, были осыпаны бранью и угрозами, а некоторые подверглись даже побоям. Портрет Лафайета был сожжен народом а медаль, которую отчеканил для него город Париж, была впоследствии, по предложению Дантона, сломана палачом.
9 августа началось обсуждение вопроса о низложении. Конституционалисты требовали, чтобы «объединенные» удалились из Парижа. Разные известия возвещали близость бури; народ был до крайности возбужден. 35-я секция поручила передать собранию, что если в полночь король не будет смещен, то оно услышит набат. Все остальные секции, кроме одной, присоединились к этому заявлению. Собрание вызвало мэра и управляющего департаментом, и оба они заявили, что они ничего не могут сделать. Собрание прекратило свое заседание, не. приняв никакого решения.
Случилось, конечно, то, чем грозили секции.
В полночь зазвучал набат: «объединенные» взялись за оружие, и предместья восстали. Барабан зазвучал на улицах, и длинные боевые колонны начали выстраиваться. Дантон, Камилл Демулен, Шабо, Барбару работали над тем, чтобы побудить массы к восстанию. В эту ночь в буйном клубе кордельеров председательствовал Дантон. В полночь он велел ударить в набат и выстрелил на площади Карусель из пистолета. Затем он явился к марсельцам, разместившимся в здании кордельеров, и вдохновенной речью воодушевлял их к бою. Марсельцы выразили ему сочувствие, вышли на улицу, и «Марсельеза», победная песня революции, зазвучала на улицах, вдохновляя массы и увлекая их за собой.
Командование восставшими было поручено эльзасцу Вестерману, бывшему прусскому унтер-офицеру, находившемуся в дружеских отношениях с Дантоном. Этот талантливый солдат выстраивал свои колонны, как состарившийся в боях генерал. Сантерр колебался, и говорят, что Вестерман даже занес над ним шпагу, чтобы заставить его дать знак Сент-Антуанскому предместью к восстанию.
В это время в городской ратуше тоже произошел революционный акт – прежняя парижская коммуна была низвергнута. Гугенен появился в ратуше во главе секций; мандат коммуны был объявлен истекшим, и была избрана новая коммуна, состоявшая из самых решительных революционеров. Гугенен был назначен президентом; восстание, таким образом, получило во главе одного из своих учреждений должностное лицо, немедленно обнаружившее энергичную деятельность.
В тот момент, когда зазвучал набат, Петион находился в Тюильри, и роялисты хотели задержать его в качестве заложника. Собрание узнало о критическом положении, в котором он находится, и декретом потребовало его к себе. Тогда Петиона выпустили из Тюильри, заставив его предварительно дать письменное приказание новому командиру национальной гвардии, бывшему гвардейскому капитану Манда, в случае насильственного нападения отразить его силой.
Конституционалист Манда взялся за дело вместе с командиром швейцарцев де Майярдоцом. Они имели в своем распоряжении несколько больше 1000 гвардейцев-швейцарцев и несколько батальонов национальной гвардии; относительно последней не было известно, насколько она будет надежна при защите Тюильри. Кроме того, в Тюильри было еще 120 дворян, вооруженных шпагами и пистолетами. Манда сделал все приготовления к упорному сопротивлению.
Гугенен приказал взять мэра Петиона под стражу, чтоб снять с него таким образом всякую ответственность. В пять часов утра Манда потребовали в ратушу. Он сперва не хотел, но департаментский секретарь Редерер, сыгравший в тот день столь удивительную роль, убедил его пойти. Манда пошел. Прибыв в ратушу, он увидел, что там все новые лица, и скоро он нашел среди них своих политических противников. Ему был поставлен вопрос, почему он приготовился к обороне. Он сослался на приказание Петиона, но отказался предъявить его. В то время как его обыскивали, коммуне было представлено составленное приказание батальонным командиром национальной гвардии напасть с тыла на двигающиеся к Тюильри колонны восставших.
Теперь Манда погиб. Гюгенен объявил его арестованным и приказал отвести его в тюрьму аббатства. Говорят, что Гюгенен сделал при этом горизонтальное движение рукой. На лестнице ратуши Манда был убит выстрелом из пистолета.
Отсутствие коменданта вызвало замешательство в Тюильри. Национальиая гвардия, которая должна была помогать при защите двора, была недовольна тем, что она должна сражаться в одних рядах о ненавистными дворянами. Редерер предлагал удалить дворян, но король и королева не хотели согласиться на это.
