24 августа пруссаки взяли крепость Лонгин и двинулись на Верден. Падение Вердена открыло бы им беспрепятственный путь в Париж. Известие об этом вызвало страшное брожение в Париже. Клич «Долой роялистов!» пронесся по улицам. Народные массы ждали от коммуны и Дантона государственного переворота, и он таки произошел.
С неутомимой энергией Париж приступил к снаряжению добровольцев, которых в количестве 40 000 человек предполагалось послать на подкрепление отряда Дюмурье. Дантон очень энергично работал в этом направлении, коммуна же тем временем приняла меры против роялистов. 20 августа собрание объявило действительным свой декрет против священников, уклоняющихся от присяги; последовали многочисленные аресты таких священников. Наблюдательный комитет поместил несколько сот таких священников в тюрьмах аббатства, кармелитской и С.-Фирмен. За время с 29 до 31 августа наблюдательный комитет произвел многочисленные обыски во всем Париже, и в результате все тюрьмы оказались переполненными роялистами. Кроме упомянутых тюрем, пришлось воспользоваться еще следующими зданиями: Ла-Форс, Шателэ, Консьержери, Бисетр, Сальпетриер и Бернардинским монастырем.
Перепуганное собрание хотело восстать против мер коммуны, но последняя послала для того, чтобы защитить свой образ действий, депутации, в которых принимал участие и Петион; первого сентября всемогущий министр юстиции Дантон сказал своим громовым голосом по этому поводу в собрании следующее: «Среди всех предложенных мер нет ни одной решительной. Вы стоите под перекрестным огнем внешних врагов спереди и врагов внутренних, роялистов, сзади. И те и другие поддерживают друг с другом связи; роялистская директория Парижа находится в переписке с прусской армией, и для того, чтобы расстроить все эти планы, существует одно только средство: нагнать страх на роялистов».
Было ясно. Но опасность была достаточно велика: во многих местах сельское население, подстрекаемое священниками, не принимавшими присяги, совершало уже кровавые насилия над республиканцами. В Вандее обнаружились первые признаки восстания против революции.
Первого сентября пришло ложное известие, что Верден пал и что пруссаки идут на Париж. Народ толпами двигался по улицам; добровольцы потребовали, чтобы их повели на врага, и повсюду громко раздавалось требование отомстить заговорщикам, вступившим в союз с чужеземцами. В собрании снова раздался могучий голос Дантона: «Набат, который зазвучит, не будет сигналом тревоги, он будет сигналом для нападения на врагов отечества. Для победы над ними, господа, нужна смелость, смелость и смелость, и тогда мы спасем Францию».
В два часа пополудни загремели набат и барабаны, и народный суд начал свою работу в тюрьмах. Комиссары секций тщательно допросили всех заключенных и всех, кто не возбуждал подозрений, отпустили на свободу; наблюдательный комитет сделал еще одну проверку, чтобы отпустить еще некоторых.
24 священника из числа уклонявшихся от присяги и особенно ненавистных народу, должны были быть отправлены из ратуши в аббатство. По дороге на них напала вооруженная толпа, и все они до одного были перебиты пиками, саблями и штыками. Та же самая толпа напала в кармелитской церкви на сто восемьдесят священников и перебила всех, кроме четырех, спасшихся через забор. В тюрьмах дикий суд народа носил более правильный характер. Прежде всего суд образовался в аббатстве. В качестве народного судьи выступил Мальяр, известный еще по взятию Бастилии и как предводитель женщин во время похода на Версаль. Он уже в течение нескольких дней готовился к этой роли; он так был предан революции, что решился взять на себя ответственную роль руководства народным судом. Мальяр восседал с обнаженной шпагой, имея перед собой просмотренный министром юстиции список заключенных. Народ представлял собою нечто вроде присяжных. Заключенных выводили поодиночке и допрашивали. Если обвиняемого признавали невиновным, народный судья подымал конец шпаги вверх, и заключенного сейчас же отпускали. Если же обвиняемый признавался виновным, то судья опускал острие шпаги вниз и говорил: «Отправить этого господина в Форс» или «В Кобленц!». Мальяр так устроил для того, чтобы избавить себя и заключенных от тяжелых и мучительных сцен. У дверей приговоренных встречали пики и сабли поставленных там палачей, которые нанимались этим делом из-за заработка и получали за это высокую поденную плату от коммуны. В других тюрьмах дело происходило в таком же порядке. Бойня продолжалась несколько дней и закончилась 6 сентября; легко понять, что такой ужасный народный суд проявил много жестокости и грубости. В Бисетре, например, в толпу заключенных стреляли картечью. Когда же один сказал, что следовало бы тщательнее отделять виновных от невинных, то получил в ответ: «А когда пруссаки вступят в Париж и согласно своему манифесту будут уничтожать город, то они тоже будут разбирать, где виновные и невинные?» Но и в этой кровавой драме выступили и великодушные, и кроткие черты народного характера. Марат в своей газете рассказывает, что когда он в наблюдательном комитете узнал о бойне в аббатстве, то они вместе с Пани «как бы по внушению» воскликнули: «Давайте спасем мелких преступников, бедных должников, заключенных за драку!» Но его предосторожность оказалась излишней, потому что списки, имевшиеся в руках народных судей, были тщательно просмотрены и исключали возможность ошибок. «Если бы, – говорит Марат, – двор победил 10 августа, он не был бы так предусмотрителен».
Здание, в котором содержалась королевская семья, находилось под охраной муниципальных служащих, и на него даже не было произведено нападения.
Полагают, что число роялистов, погибших во время этого дикого народного суда, дошло до двух тысяч, но точно число их установить невозможно. Роялисты говорили, что было казнено несколько тысяч, но это, очевидно, преувеличено. Среди убитых была и княжна де Ламбаль, которую народ ненавидел как интимную подругу королевы. Ее хотели спасти под тем условием, чтобы она клятвенно отреклась от своей привязанности к королю и королеве. Она была настолько глупа, что уклонилась от этого и пала под пиками и саблями разгневанного народа. Голову ее воткнули на пику и пронесли мимо Temple, где находились король и королева. Варвары, всюду и всегда всплывающие во время катастроф, учинили над ее головой самые грубые, отвратительные вещи. Бывший министр Монморен тоже был убит. В Версале было убито большое число заключенных, которые должны были быть отправлены в Сошорский суд; сопровождавшая их национальная гвардия не помешала этому, и среди них были убиты бывший министр Делессар и герцог де Бриссак. Такие расправы произошли еще в нескольких местах.
Как только в тюрьмах начался народный суд, Робеспьер вместе с Петионом и Баррером отправились опечаленные к Дантону. Робеспьер требовал, чтобы Дантон вмешался. Но последний холодно ответил: «Пусть гибнет моя репутация, лишь бы Франция была спасена».
Третьего сентября у Дантона собрались все министры, за исключением Ролана, секретари собрания: Петион, Робеспьер, Демулен, Фабр д’Эглантин, Манюэль и много комиссаров секций. Совещание было посвящено тому, как прогнать пруссаков и спасти Париж. Тогда жирондисты еще сочувствовали государственному перевороту и народному суду; Луве в своей газете «La Sentinelle» решительно одобрял генеральный совет коммуны, спасший отечество. Только впоследствии жирондисты воспользовались этим государственным переворотом для того, чтобы напасть на Марата, Робеспьера и Дантона, обострив тем до крайности взаимное озлобление партий.
