В боях революции французские промышленные и ремесленные рабочие, получавшие столь жалкую заработную плату и притесняемые полицией, сражались в одних рядах с крупной и мелкой буржуазией.
Третье и могучее четвертое сословие относились друг к другу недоверчиво, но общая ненависть к абсолютизму объединила их. Когда третье сословие победило и власть перешла в его руки, рабочие стали требовать облегчения своей участи. Мы увидим, чем ответило на это очутившееся у власти третье сословие.
До отделения четвертого сословия от третьего было уже недалеко. (Мы употребляем здесь общепринятое выражение «четвертое сословие», но мы вовсе не забываем при этом, конечно, о том, насколько это обозначение не подходит к рабочему классу.)
Сельское население
Во время революции население Франции составляло около двадцати пяти миллионов людей, и из них двадцать один миллион жил земледелием. Поверхность Франции составляла пятьдесят один миллион гектаров, и из них обрабатывались тридцать пять миллионов.
Та часть земли, которая не составляла собственности духовенства, дворянства и короны, принадлежала мелким землевладельцам; по показаниям одного из наблюдателей того времени, во Фландрии, Эльзасе и северной Бретани эти мелкие собственники были довольно состоятельны, в других же местах, особенно Шампани и Лотарингии, они были очень бедны и даже нищенствовали. Раздробленность владений была крайне велика; были владения в десять сажей с одним деревом на них, представителем угодий. Среднего сельского сословия почти не существовало; сельское население почти исключительно состояло из крупных помещиков, обедневших крестьян, арендаторов и пролетариата различных ступеней, вплоть до крепостного. Только в Вандее между провинциальным дворянством и крестьянами сохранились до некоторой степени патриархальные отношения; впоследствии это явилось даже причиной разыгравшихся в этой провинции кровавых боев; в других местах почти всюду помещик грубо обращался с крестьянином и эксплуатировал его до последней возможности. Чем больше дворянство беднело, тем больше оно старалось выжать из крестьян. Таким-то образом, ко времени революции феодальные тяготы достигли пределов возможного, а вместе с громадными государственными повинностями они превращали жизнь сельского населения в ад; было бы удивительно, если бы в этой среде не отнеслись сочувственно к какому-нибудь изменению существующего порядка вещей.
До революции французский крестьянин должен был вести образ жизни, мало чем отличавшийся от жизни животного. Способы обработки носили еще первобытный характер и не могли настолько использовать плодородие почвы, чтобы дать благосостояние населению. Было еще много свободной земли и пустырей, до которых никому не было никакого дела. Крестьяне жили в жалких глиняных лачугах, крытых соломой, и частью без окон. Было бы удивительно, если бы они не были грязны, грубы и невежественны; господствующей власти совсем невыгодно было дать доступ свету просвещения в эту массу несчастных блуждающих во тьме людей. Было очень мало крестьян, умевших читать и писать. В состав сельского населения Франции до революции входили еще полтора миллиона крепостных, которые должны были платить своему помещику подати и нести барщину. Помещик имел над ним право суда, они же не имели право свидетельствовать на суде и свободно распоряжаться своим движимым имуществом. Крестьянин не имел права протестовать против опустошений, которые производила у него дичь, и под страхом строгого наказания не должен был иметь у себя оружия.
Особенно тяжелым налогом были для крестьянина церковная и светская десятины, которые он должен был вносить духовенству и помещику. Десятина составляла десятую часть всего дохода с хозяйства. Расчет производился на очень неопределенных основаниях, и десятая часть могла превратиться в треть, половину, три четверти или даже большую часть чистого дохода и могла страшным бременем ложиться на крестьянина. Значительное число собственников с акра пшеницы должны были отдавать седьмую часть. Виноградари очень часто должны были отдавать седьмую часть добытого ими вина. Большое число натуральных повинностей сохранилось со Средних веков в виде «исторического права»; некоторые участки должны были поставлять добавочные взносы рожью, птицей, свиньями, яйцами, дровами, воском и цветами; кроме того, наряду с обыкновенной барщиной было также много добавочной. Во многих случаях мы встречаемся и с особыми денежными налогами. Рядом с помещиком стояло государство и обращалось к крестьянину с требованиями, на исполнении которых оно настаивало с такою же неумолимостью, как и феодал. На первом месте здесь стоял земельный налог; дворянство изворачивалось так, что почти не платило его, духовенство было освобождено от него, а крестьянство должно было вносить его неукоснительно. Земельный налог приносил в общем 110 миллионов франков. После него следовали ненавистный соляной налог, доходы на предметы потребления, пошлины на товары, съестные припасы, на передвижение. Высчитано, что в областях наибольшего обложения из ста франков крестьянин должен был платить государству 53 франка земельного, подушного и подоходного налога, 14 франков помещику, 14 франков десятины духовенству. Из оставшихся 19 франков надо еще отсчитать кое-что на соляной налог и налог на потребление. Таким образом, легко себе представить, что непрерывно голодавших крестьян было немало.
К этим ужасным тяготам присоединился еще недород. Зверства помещиков и сборщиков податей не раз доводили сельское население до отчаяния и бунтов, подавлявшихся военной силой. Так, в 1775 году произошел крестьянский бунт, так называемая война за муку. Плохой урожай, дороговизна и агитация врагов правительства довели крестьян до того, что они решились толпой пойти в Версаль и требовать от короля помощи. В Париже в это время тоже происходили сборища и беспорядки; народ грабил булочные и разрушал хлебные магазины, Людовик XVI что-то пообещал, и крестьяне успокоились. Пока что в обычное время столь благоразумный министр его Тюрго ничего лучшего не придумал, как призвать войска. Было пущено в ход оружие, и толпа была рассеяна. «Для примера» двоих повесили. И так поступил сам Тюрго! Легко понять, что больше всех мучились крепостные. Вольтер, один из наиболее выдающихся умов того времени, выступил со своим сильным пером на борьбу с этим варварским учреждением. Вот что он, между прочим, писал Людовику XV: «Ваше величество! В вашей армии имеется более 130 000 крепостных. Если некоторые из них дослужатся до офицерского чина, получат отставку и пенсию, но не возвратятся в свою жалкую лачугу к родителям и родственникам, а поселятся в городе, займут лучшую квартиру, то перед смертью они все-таки не вправе будут распорядиться своим имуществом и сбережениями: после их смерти все должно принадлежать их господину!» Ограниченный Людовик XV, целиком предавшийся разврату, не обращал внимания на эти слова, но Вольтер продолжал свою критику крепостничества. Он придал бессмертную редакцию собранным им жалобам крепостных. «Мы, – заставляет он их говорить, – рабы вместе со всем, что принадлежит нам. Остаемся ли мы в доме родителей, обзаводимся ли мы после женитьбы своим хозяйством, – когда один из нас умирает, имущество его принадлежит монахам. Нас гонят из родительской лачуги, и мы должны просить милостыни у порога того дома, где мы родились. Нам не только подают подаяния, но господин наш вправе не платить за лекарства и бульоны, которые мы берем для наших родственников. Поэтому когда мы больны, ни одни купец не дает нам тряпки в кредит, ни один мясник не поверит фунта мяса, а аптекарь отказывает нам в лекарстве, которое могло бы спасти нам жизнь. Мы умираем, покинутые всеми, и в могилу мы можем сойти только с печальным сознанием, что дети наши тоже останутся в рабстве и нищете. Когда пришелец, незнакомый с местными условиями, по какой-нибудь несчастной случайности пробудет один год и один день в этом варварском месте С.-Клод (Юра), то он становится таким же рабочим монахов, как мы. Пусть он разбогатеет в другой стране – богатство его принадлежит монахам из С.-Клода; в какой угодно стране на свете они вправе требовать себе это богатство, и это известно под именем права на наследование. Когда монахам удастся доказать, что девушка, вышедшая замуж, не провела первую ночь после венца в отцовском доме, а в доме мужа своего, то она теряет право наследовать своему отцу. Нередки случаи, когда такие свидетельские показания вынуждаются угрозами, и наследство достается монахам. Дело может идти о 20 талерах или 100 000 франков, – они всегда сумеют их получить. Эти монахи сосут из нас соки, пока мы живы, сдирают шкуру, когда мы умираем, а все остальное бросают в живодерню». Герцогу Шуазелю он так писал: «Меня посетили на днях крепостной и крепостная из С.-Клода. Крепостной занимает должность почтмейстера в С.-Амуре и приказчика у вашего родственника графа Шуазеля; вы являетесь, таким образом, собственником его на двух основаниях, и капитул С.-Клода вовсе не вправе обращаться с этими людьми, как с крепостными. Между тем их бьют, каноники высасывают из них соки, и – вы увидите это – все население выселится в Швейцарию, если вы не возьмете его под свою защиту». Понятно, герцог Шуазель ничего для них не сделал, но приведенные Вольтером факты, высказанные им замечания снова всплыли во время революции. Его друг и соратник Кристен был председателем той комиссии учредительного собрания, которая составила знаменитый доклад против крепостного права. В нем говорится: «Статья 3 обычного права графств предусматривает, что если свободный человек женится на дочери крепостного и останется жить в доме жены своей, то он не становится крепостным, если он не умрет в доме жены своей, в противном случае он и дети его становятся крепостными». Таким образом, когда такой человек, отец семейства, заболевал, его должны были перенести на землю свободного человека, в противном случае детям угрожала опасность впасть в нищету и позорное рабство. Не один раз, конечно, статья эта была причиной смертельного исхода болезни.
