– Секс или почитаем?
Со временем я все чаще стала отдавать предпочтение второму «блюду», которое, в отличие от первого, давало пищу и уму и сердцу.
Столь же недоступными оказались для мужа и обычные общечеловеческие ласки. При попытке поцеловать его, Егорушка неизменно крутил головой, отбивался и мычал сквозь плотно сомкнутые зубы:
– Отпусти! Дышать нечем!
Подобное заявление показалось мне странным, потому как и виденные мною фильмы, и собственный пусть не богатый опыт подтверждали тот факт, что при поцелуе либо дышат носом, либо вообще задерживают дыхание, либо ловят воздух во время пауз.
Не привели к успеху и заботливо подброшенные мною специальные брошюрки, типа «Как свести с ума любовницу». Егорушка их попросту «не заметил». Или прочитал, но не видел во мне любовницу, которую следует сводить с ума.
Словом, через пару месяцев после свадьбы, я выбросила засушенный свадебный букет, запрятала подальше брошюрки и прозрачные пеньюары, вновь облачилась в старую поношенную пижаму и перебралась в одну из свободных комнат большой адвокатской квартиры. Желание вытягивать ноги под холодным супружеским одеялом напрочь пропало, а съезжать к родителям я посчитала неудобным.
Мне с лихвой хватило и того, что, узнав о нашем «разброде», Вдова сутки не выпускала из рук рюмку с сердечными каплями. Пришлось на ходу сочинять душещипательную историю о новой моде раздельных спален, позволяющих сохранить свежесть чувств и вовсю разыгрывать семейное счастье, что, как понимаете, в условиях совместного проживания было не так-то просто.
Дальше – больше.
Узнав о моем увлечении судьбой Дантеса, Егорушка брезгливо сморщился:
– И охота тебе копаться в жизни какого-то педика?
– А ты свечку держал? – довольно зло огрызнулась я, благо Вдовы не было дома.
– Да это общеизвестный факт! – не унимался Егорушка, аккуратно заваривая чай. – Ты его письма-то приемному папаше читала? Их даже в журнале печатали! Там такое! «Мой драгоценный друг», «мой дорогой», «люблю тебя всем сердцем»…
И тут моему терпению пришел конец:
– Стой здесь! – заорала я, пулей вылетела в свою комнату, схватила заветную тетрадь и, листая ее на ходу, вернулась на кухню. – Молчи и слушай! «Здоров ли ты, моя радость; весел ли ты, моя прелесть?.. Напишешь ли мне, мой холосенькой?.. Это все мне нужно – потому что я люблю тебя… Прощай, лапочка…» Ну и кто кому подобное может писать на твой взгляд?
– Либо чокнутая баба мужику, либо голубой любовнику, – безапелляционно заявил мой в высшей мере юридически подкованный муж.
– А вот и нет, – не без злорадства произнесла я. – Это строки из письма небезызвестного тебе Александра Сергеевича Пушкина, адресованные его другу Павлу Борисовичу Мансурову.
– Придумываешь! – не поверил Егорушка.
– А ты открой шестой том собрания сочинений, выпущенного к столетию поэта, восемнадцатую страничку и своими глазками все прочти.
– Пушкин дурачился, – тут же нашелся супруг. – Или просто был очень привязан к другу.
– А привязанности Дантеса к человеку, который стал ему приемным отцом и искренне болел за его судьбу, ты не допускаешь? – продолжала наступать я. – По-твоему, сын не может назвать отца дорогим, поблагодарить его за заботу, попросить совета, покаяться в грехах и признаться в своих чувствах. Разве ты никогда не говорил своему отцу о том, что любишь его?
– Да что ты взьерепенилась? – неожиданно взорвался Егорушка. – Пушкина растоптать все равно не сможешь!
– А я и не собираюсь его топтать. Нет у меня такой цели! Просто мне тошно, когда навешивают ярлыки, не зная ничего наверняка. И я имею право сомневаться.
– Да кому нужны твои сомнения! – вдруг как-то визгливо, по-бабьи завопил Егорушка.
– Мне! – спокойно ответила я и пошла вон из кухни. На пороге остановилась и еще раз четко произнесла. – Прежде всего – мне! Это мой Дантес!
– Лучше бы вязать научилась…
Последнюю фразу Егорушка пробурчал себе под нос, чуть слышно, но я прекрасно разобрала ее и с силой хлопнула дверью, посчитав недостойным для себя отвечать на гнусные выпады.
Все, семейной жизни пришел конец. Но как объявить об этом Вдове? Ее сердце вряд ли выдержит подобное испытание. Придется остыть, подумать, еще какое-то время поломать комедию большой любви. Должен же найтись выход!
И он вскоре нашелся.
Представьте себе двух дам, которые (одна – вполне искренне, другая – для вида) без устали хлопочут возле плиты, пытаясь изобрести нечто эдакое, дабы порадовать племянника и мужа.
Наконец, стол накрыт и сервирован. В духовке томится румяная курочка с ломтиками яблок, а в телефонной трубке звучит засушенный голос Егорушки, сообщающего о том, что нынешний ужин не состоится по причине его необыкновенной занятости и необходимости дополнительной работы в уединении и тиши квартиры на Чистых прудах. И звонить ему туда не стоит, так как труды праведные требуют полного отключения от внешнего мира.
Дамы согласно кивают, радуясь (одна – искренне, другая – для вида) немыслимой работоспособности племянника и мужа. И в одиночестве садятся за нарядный стол. В первый, второй, третий раз… В четвертый – призадумываются. В пятый – бросают домашние хлопоты, вызывают такси и опрометью несутся в жилище обожаемого трудоголика (одна – искренне, другая – для вида), не забыв наполнить пластиковые судочки разнообразными вкусностями.
А в ответ на проявленную инициативу, которая, как известно, никогда не остается безнаказанной, получают классически анекдотичный финал: не ожидая увидеть тетушку и жену, Егорушка легкомысленно открывает дверь и растерянно отступает в глубь коридора, по которому царственно плывет томная блондинка в неглиже, наверняка сведенная с ума не без помощи моих брошюрок…
Так завершился последний акт любовной комедии – мой первый опыт хождения замуж не выдержал и полугода.
Зачем я понадобилась Егорушке? Трудно сказать. Тогда я не смогла найти ответ на данный вопрос. Он нашелся позднее. Просто Егорушка еще с детства знал то, что для меня до недавнего времени оставалось тайной.
Сентябрь 1996 года
В последствии, анализируя провал семейной жизни, я поняла, что легковерно приняла за любовь всего лишь ЖЕЛАНИЕ любить. И мой случай оказался весьма типичен. Не я одна наступила на пресловутые грабли, совершенно забыв, что учиться следует на чужих ошибках.
Я мечтала о семье, о том, как буду будить мужа по утрам, принося ему кофе в постель, как вечером накормлю ужином в тиши уютной кухни, как заберусь в теплую, уже нагретую им постель и прижмусь к горячему плечу. Я создала некий образ и слепо верила в него, заблудившись между реальностью и вымыслом.
Тогда же я впервые задумалась об отношениях в семье Пушкина. Еще раз перечитав сохранившиеся письма, вдруг поняла, что Александра Сергеевича и Наталью Николаевну никогда не связывали чувства, которыми буквально дышала каждая строка любовной лирики поэта.
