Супруги Дантес-Геккерен мечтали о наследнике. И желанный мальчик родился в октябре 1843 года, став причиной смерти матери.
Геккерен-старший так писал об этом родным невестки: «Наша добрая, святая Катрин угасла утром в воскресенье около 10 часов на руках у мужа. Это ужасное несчастье постигло нас 15 октября. Я могу сказать, что смерть этой обожаемой женщины является всеобщей скорбью. Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать ее вероисповеданию. Впрочем, жить, как она жила, это гарантия блаженства. Она, эта благородная женщина, простила всех, кто мог ее обидеть, и в свою очередь, попросила у них прощения перед смертью»…
Екатерина и Жорж прожили вместе всего шесть лет, ровно столько, сколько и чета Пушкиных…
Сентябрь 2003 года
Борьба за жизнь Никиты шла долгих три дня. И все это время я, тихо поскуливая, сидела у стены подвала, приходя в больницу в строго назначенное время.
В ожидании появления врача минуты растягивались, превращаясь в вечность. А когда, наконец-то, открывалась заветная дверь, и появлялся доктор, я медленно поднималась и делала шаг навстречу, боясь задать самый главный вопрос и услышать в ответ безликую, привычную, но ничего не говорящую фразу: «Положение тяжелое, но стабильное».
На четвертые сутки врач сообщил мне, что Никита пришел в себя.
– А можно мне его увидеть? – я просительно заглянула в глаза доктора.
– Нет, – категорически ответил он. – Зрелище не из приятных. Ваш муж твердит, что его хотят убить, за ним гонятся враги и отпускает весьма нелестные фразы в ваш адрес.
– Почему? – я непонимающе уставилась на сурового эскулапа.
– «Белочка», – пожал плечами доктор.
– Какая белочка? – еще больше запуталась я.
– Обыкновенная белая горячка.
– Но он же отравился…
– Одно наложилось на другое, – пояснил доктор. – Подождем, пока состояние стабилизируется.
На шестой день, после перевода Никиты в обычную палату, меня наконец-то пустили к нему, попросив принести одежду и соки. Когда я вошла, он лежал на кровати, мирно читая какую-то книгу, весьма потрепанную, из тех, что навсегда остаются в больнице после выписки хозяина и переходят из рук в руки.
Я присела на стоящий рядом стул и тихо позвала:
– Никита…
Он не откликнулся и даже не посмотрел в мою сторону. Но когда я попыталась взять его за руку, резко дернулся, вскочил и заорал стоящим у двери врачам:
– Чтобы этой суки здесь не было! Вы поняли? Гоните ее в шею и выбросите все, что она принесла.
Я, пытаясь успокоить его, протянула мужу предусмотрительно захваченного с собой сиреневого медвежонка, одного из самых любимых в его коллекции. Но, схватив игрушку, Никита со злостью зашвырнул ее в угол палаты с криком:
– Убирайся! Я ненавижу тебя! Ненавижу!
И он разразился таким потоком грязной брани, которую редко услышишь даже у пивного ларька.
– Пойдемте, – надо мной склонился врач, обнял за плечи и вывел в коридор. – Приходите завтра, возможно, он будет поспокойнее.
– Нет, – за долю секунды решив для себя все, я отрицательно покачала головой. – Он жив – это главное. А я больше не приду.
– Но мы его выписываем в пятницу, – растерялся доктор. – Кто-то должен его забрать.
– Он сам скажет, кто приедет за ним, – ледяным тоном произнесла я.
– К нему уже приходила девушка, – словно оправдываясь, сказал врач.
– Значит, она его и заберет…
– Вы умны и красивы, – стеснительно потупясь проговорил доктор. – Вам нужен совсем другой мужчина, не этот подонок.
– Обязательно приму к сведению ваш совет, – холодно отрезала я и направилась к выходу.
Вернувшись в нашу квартиру, я первым делом прошла в комнату Никиты, наполовину заполненную игрушечными мишками: плюшевыми, стеклянными, фарфоровыми, бронзовыми…
Сев на пол, я обратилась к самому главному медведю – огромному бирюзово-голубому созданию – именно с него брала начало данная коллекция, большую часть которой я сама подарила Никите.
– Ваш хозяин жив и здоров, – ласково, как маленькому ребенку, пояснила я. – Он скоро вернется, но не один.
Я обвела глазами всю игрушечную братию, которая, казалось, испуганно таращилась на меня.
– Не бойтесь, – я заставила себя улыбнуться и погладила по голове самого маленького представителя коллекции. – Новая хозяйка обязательно полюбит вас. Иначе и быть не может, ведь она любит Никиту. Да и он вас в обиду не даст.
Поднявшись, я еще раз обвела взглядом медвежат, прощально махнула им рукой и поплелась к выходу.
Переступив порог дома Вдовы, который отныне решила считать своим, я села в кресло у письменного стола и открыла очередную книгу о Пушкине, вынув закладку на том месте, где оставила ее уже больше года назад. Отныне это и только это будет интересовать меня. Никаких мужчин, только исследования и работа в издательстве.
Я углубилась в содержание, читая и перелистывая страницы, а перед глазами неотвязно стоял улыбающийся Никита:
– Я люблю тебя, Лизонька. Спокойной ночи…
Март 2004 года
За беседой стрелки доисторического домика старых настенных часов вновь сошлись на цифре двенадцать. Дверцы, скрипя, распахнулись, выпуская наружу проржавевшую от времени пружину с кукушкой, коя натужно и возвестила о полночи. Второй полночи, которую я проводила в доме деда. Мы же, не замечая уплывающих минут, все продолжали говорить.
Обдумав услышанное от меня, дед нервно почесал бороденку и задал новый вопрос:
– А о медальоне-то в это время кто-нибудь напоминал? Ну, тогда, когда Никита лежал в больнице?
Я отрицательно покачала головой:
– Нет. О нем словно забыли. Тогда меня никто не тревожил, я исправно ходила на работу и писала о Дантесе.
– Прости за нескромность, – дед вдруг смущенно потупился. – А правду говорят, будто Дантес и его приемный папаша состояли в связи?
– В какой связи? – не поняла я.
– Ну… в этой самой, – старик еще больше смутился, покраснел, потом отчего-то побледнел и фальшиво затянул. – «Голубая, голубая, не бывает голубей»…
– Точно этого никто не знает, – подавив раздражение, спокойно ответила я. – Прямых доказательств нет. Есть лишь домыслы.
– А письма? – лукаво прищурился дед.
– Что письма? – возмутилась я. – Да письма, если хотите знать, как раз говорят об обратном.
– И ласковые словечки всякие?
– Да какие всякие? – вновь возмутилась я.
– Ну… – дед напрягся, что-то вспоминая. – «Дорогой друг», «обнимаю тебя», «люблю», «мой дорогой» и так далее.
