Одновременно в столице империи через пять часов после рассылки пакета со сведениями состоялось открытие совещательного заседания Боярской Думы, которое должно было обсудить вопросы подготовки Имперского собрания и избрания на нем чрезвычайного комиссара с исключительными полномочиями. К началу заседания огромная площади перед многоярусным дворцовым комплексом Дома Империи оказалась забита фешенебельными автомобиля премиум-класса. Вся территория на несколько километров вокруг была оцеплена сотнями дружинников из охранных отрядов боярских родов, контролировавших периметр в полном боевом вооружении и штурмовой экипировке. На крышах высоток застыли активированные автоматические стрелковые комплексы, медленно водящие своими сенсорами и пулеметными стволами вдоль сектора обстрела. Барражировавшие вдали от них дроны медиакомпаний держались на расстоянии двух — трех сотен метров. Ближе операторы просто не решались подводить технику, опасаясь потерять дорогостоящих роботов. Видеокамеру дронов выхватывали характерные картинки массивных фигур дружинников в штурмовых обвесах, останавливались на их пехотных винтовках и излучателях, показывали армейские подавители магии. Словом, создавали полное впечатление того, что происходили по-истине грандиозные события.
Тем временем князь Воротынский, старенький дедушка в старинном, согласно протоколу, бархатном камзоле с золотыми позументами, подошел к небольшой трибуне. Ему, как старейшему члену Боярской Думы предоставлялось почетное право открыть ее заседание. Облокотившись на трибуну и несколько раз огладив жидкую бороденку, он начал:
— Родовитые бояре, божьей волей и нашим провидением, наше высокое собрание начато, — проскрипев это, он пристукнул посохом по полу. — Кто из родовитых бояр желает сказать свое слово?
Высказав традиционные слова, князь Воротынский бросил быстрый взгляд в зал. Этот вопрос был древней традицией, данью тем временам, когда возможность высказаться первым позволяла оправдаться от несправедливых обвинений или, наоборот, первым предъявить обвинение. Почти сто лет на каждом заседании Боярской Думы задавался этот вопрос и всякий раз встречал молчание.
— Хм…, - прокашлялся князь и уже открыл рот, чтобы вновь начать вещать свою речь.
Только в тишине старинного зала вдруг раздался звук шагов. Тяжелая походка тучного боярина, идущего под прицелами десятков взглядов, звучала особенно громко. Между рядами глубоких кресел, каждый из которых больше напоминал императорский трон, шел Михаил Андреевич Вяземский, патриарх рода Вяземских. Сегодняшнее его облачение было не в пример скромнее и даже беднее официальных одеяний. Он никогда не упускал случая подчеркнуть в одежде богатство своего рода перстнем с неимоверно крупным изумрудом или запонками с бриллиантами, чистыми, как слеза. Сейчас же боярин выглядел то ли палачом, то ли воином. Его камзол темного цвета без единой нитки золотого или серебряного шиться больше напоминал воинские латы. Ощущение еще больше усиливал скромный кожаный ремень, на котором висел лишь старинный кинжал в ножнах.
— Кхе…, - едва не поперхнулся князь при виде решительно идущей к нему фигуры боярина Вяземского; на какое-то время он даже забыл те слова, который согласно ритуалу должен произнести в этот момент. — Назови себя, чтобы Боярская Дума знала, кто желает сказать перед ней свое слово.
Подошедший к трибуне, Вяземский развернулся в сторону зала.
— Я урожденный боярин Вяземский Михаил Андреевич и желаю сказать свое слово, — уже боярин произнес ритуальную фразу.
Опустившаяся в зале тишина казалось гробовой. Некоторые даже дыхание затаили, желая услышать все, до самого последнего слова. Правда, кое-кто многозначительно ухмылялся, словно прекрасно знал, о чем сейчас пойдет речь. Таких бояр, как ни странно являвшихся сторонниками Вяземского, в зале было не так уж и мало. Примерно половина от всех бояр, собравшихся сегодня здесь.
— Я буду говорить не о радости, которую испытываю при виде всех вас. Ни слова не скажу о славной истории Боярской Думы, — начал он говорить такие слова, которые еще никогда не звучали под древними сводами Имперского Дома. — Я скажу о нашем позоре…
Нарушая тишину, поползли голоса — возмущенные, недоуменные, согласные и т. д. Собравшиеся переглядывались между собой, перешептывались, переговаривались, пытаясь понять, что именно имел ввиду Вяземский. Слишком уж странно и, более того, возмутительно звучали его слова в этих стенах. Ведь Боярская дума — это фундамент всего Российского государств, его основа основ, на которой держится сама власть в империи. Как боярину, вообще, могло прийти в голову говорить о каком-то позоре?!
— … Я вижу, чувствую и разделяю ваше возмущение, — сильный голос разносился по всему залу, отталкиваясь от стен и из-за этого усиливаясь еще больше. — Я говорю о нашем позоре, моем и каждого из вас. Мы все виновны в том, что Боярская Дума ослабла и перестала быть нравственной опорой империи. Где наше осуждение, когда открыто и нагло попираются древние законы империи? Почему никто из на не выступил в защиту нашего права жить по старой правде и совести?
Вяземский, словно опытная ткачиха, умело плел свое словесное полотно, возбуждая эмоции в сидевших боярах. Он взывал к их корпоративной солидарности, к чувству их сопричастности с древней элитой, к гордости. Не говоря ни слова по существу, боярин полностью завладел их вниманием.
— Прямо говори, Михайло, — выкрикнул с места, сидевший почти у самой трибуны пожилой полный боярин с красным одутловатым лицом. — Что сказать хочешь?
— Точно! Не юли! — поддержал его кто-то с задних рядов.
Хищно улыбнувшись в ответ на все эти выкрики с мест, боярин чуть подался вперед.
— Спрашиваю, почему мы слепы к деяниям того, кто должен быть первым из нас? Я говорю о нем! — Вяземский резко развернулся в пол оборота к стене и обличающе ткнул пальцем в огромный портрет, находящегося на троне, императора. — Да, да, мои слова именно о нем, братья!
Не давая никому опомниться, боярин продолжил «давить»:
— Его прегрешения бесчисленны, а вина огромна. Она подобно великой горе, что готова раздавить все то, что мы любим и ценим… Мой язык с трудом готов повторить те обвинения, которые брошены в его адрес. Император покрывает преступника. Его подручные сейчас делают все, чтобы напавший на одного честного служащего избежал своего наказания. Страшнее всего в сложившейся ситуации то, что преступник почти стал частью императорской фамилии. Подумайте только?! Наш император принял в свою семью того, кто нагло нарушает наши законы.
Выложив свой первый козырь в этой игре против своего главного противника, Вяземский потянулся за вторым козырем. Последний должен был вызвать еще большие эмоции у собравшихся, так как непосредственно касался каждого из них.
— Я обвиняю его и в том, что он стремиться отобрать у боярского сословия наши родовые привилегии, — в зале тут же прокатилась волна недоуменных голосов. — Я уже успел пострадать от него. Возможно, кто-то из станет его следующей жертвой…
Он в красках рассказал укороченную историю про свою тяжбу с родом Бельских, не так давно ставших родом-новиком. Поведал про многочисленные попытки договориться с должниками, про предложенные им варианты, про взятие их «под свое крыло» императором, про давление в суде, про характерные намеки, и т. д.
