– Это довольно странно. Я знаю эту пациентку?
– Возможно, по её работам. Вы же любите читать, не так ли?
– Да. Так уж вышло, что это мой любимый способ хорошо проводить время.
– Ах! Хорошо проводить время – это замечательно, доктор. Раз уж время – это всё, что у нас есть… в конце концов.
Санитар вставил тонкий медный ключ в замок. Но прежде чем Коутс успел его повернуть, дверь открылась сама собой.
Стены четвёртой палаты были сделаны из маленьких белых кубиков, отчего она казалась огромным иглу без окон и без дв… Ладно, если быть честными, одна дверь там всё же была. Санитар принёс из коридора табурет и поставил его в палату.
– Доктор Аккерман пришёл встретиться с вами, госпожа Пру… – он осёкся. – Мадам.
Пациентка сидела на своём табурете спиной к ним. Доктор Аккерман видел, как пучок её седых волос качается вверх и вниз. Она чем-то увлечённо занималась.
– Погодите минутку. Я почти закончила. – Пруденс Пок выглядела так, словно что-то писала, хотя у неё не было ни ручки, ни бумаги. Она писала свою историю прямо на воздухе.
Доктор Аккерман присмотрелся к ней. Если бы внешность могла о чём-то говорить, Пруденс Пок казалась обычной скромной женщиной средних лет. Доктор повернулся к санитару, который стоял в дверях.
– Ты можешь идти, Коутс. Я уверен, что пациентка номер четыре будет хорошо себя вести.
– Хорошо, – ответил санитар. – Если вам что-то понадобится, я буду прямо за дверью. Вам нужно будет только закричать.
Доктор Аккерман услышал, как в замке провернулся ключ. Теперь он был заперт в комнате с мягкими стенами наедине с пациенткой номер четыре.
Доктор Аккерман поставил свой табурет прямо напротив Пруденс, которая улыбнулась, поймав его взгляд.
– Над чем вы работаете?
– Над сказкой.
– Мне было бы интересно послушать. Можете сказать, о чём она?
– Когда закончу. – Рука Пруденс Пок продолжала двигаться, а доктор Аккерман продолжал ждать. Ждать, когда пациентка завершит свою невидимую работу.
– Ах, жуть какая! – сказала она и изобразила, как кладёт ручку на стол.
Доктор Аккерман попытался перевести разговор. На что-то обыденное. Что-то нормальное.
– Мне сказали, что вы не ели. Возможно, сейчас, когда вы завершили работу…
– Похоже, что я совершенно потеряла аппетит. Как думаете, почему, доктор? Каков ваш прогноз? – Пруденс попыталась вывести доктора на откровенность, но тот поддаваться не желал.
– Давайте сначала немного поговорим. Я могу присесть?
– Пожалуйста.
Доктор Аккерман опустился на табурет.
– Я так понимаю, вы просили о встрече со мной.
Их взгляды встретились, и доктор Аккерман немедленно узнал пациентку. Он помнил это лицо; когда-то оно было очень известно. Пруденс Пок его реакция польстила.
– Вот видите, доктор. Вы меня знаете.
– По вашим книгам. И, разумеется, я видел вас на некоторых ток-шоу. В основном, в канун Хэллоуина.
– Да, в это время я очень занята. – Пруденс Пок подвинула свой табурет ближе. – Выходит, вы мой поклонник?
Этот вопрос застал доктора врасплох, и Пруденс с огромным удовольствием смотрела, как тот старается увильнуть от ответа.
– Мы сейчас говорим не обо мне, дорогая моя. Мы говорим о вас.
– Но я тоже знакома с вашей работой, доктор. Я знаю обо всём, что вы делали.
Доктор Аккерман с благодарностью кивнул. Он сам был в каком-то смысле писателем – на его счету было тринадцать научных бестселлеров, в каждом из которых он рассказывал об особых случаях неизлечимого безумия. Для автора ужасных сказок было естественно использовать такие книги в своих исследованиях.
– Вы прекрасно образованы, доктор. Скажите мне, вы верите в жизнь после смерти?
Доктор Аккерман глубоко вдохнул. Он чувствовал, что санитар наблюдает за ними через смотровое окошко. Нужно было отвечать осторожно. Доктор на собственном опыте знал, что неверные слова могут привести в ярость даже тихих больных. Так что он дал стандартный ответ:
– Во что верю я – не так важно. Важно то, во что верите вы, дорогая моя. Меня интересует только эта истина.
– Ах, истина? Это важно. – Пруденс Пок сняла очки. В её взгляде была абсолютная уверенность – ни тени сомнения.
– Memento mori.
– Прошу прощения?
– Me-men-to mo-ri, – повторила она, смакуя каждую гласную. – Вам знакома эта фраза?
У доктора было общее представление.
– Разумеется, это латынь. Если память меня не подводит, фраза означает «помни о смерти». – И он добавил вполголоса: – Словно о ней можно забыть.
– Близко, доктор. Очень близко. Но всё же это означает «помни, что ты умрёшь».
Доктор Аккерман был возмущён тем, что его поправили – слишком уж незначительной была разница.
– Эти слова… они имеют для вас какое-то особое значение?
– Все слова, которые относятся к смерти, имеют для меня особое значение. Смерть – это моя работа, доктор. По крайней мере, была. Могилы, упыри, гоблины – этим я зарабатывала себе на хлеб с маслом.
– Но вы перестали писать. Почему?
Пруденс сурово посмотрела на него, а затем улыбнулась, словно доктор Аккерман сказал что-то очевидно глупое.
– Ну же, доктор. Вы – мой самый большой фанат. Вы знаете гораздо больше, чем хотите признавать. Но ничего. Я сыграю в вашу маленькую игру. По правде сказать, я не написала ни единого стоящего предложения за несколько последних лет.
– Как вы полагаете, почему так вышло?
– Полагаю… Я просто перестала верить. – Пруденс Пок поднялась на ноги, и довольно высокий доктор Аккерман вдруг почувствовал себя маленьким. – Я перестала верить в духов и гоблинов, которые населяли мои работы. А когда писатель перестаёт верить, то и в его слова перестают верить. Его чернила высыхают, так сказать.
– Вы описываете творческий кризис. – Доктор Аккерман тоже встал.
– Да, доктор. Творческий кризис. Я перестала верить в то, о чём хотела рассказать. До той ночи в поместье. Вещи, которые я там увидела, доктор… Явления мира, который я не посмею описать… Если бы мои читатели только знали о нём… они больше никогда не смогли бы уснуть.
– Почему это? Почему ваши читатели не смогли бы уснуть?
Пруденс Пок покосилась на прямоугольное окошко в двери.
– Потому что, дорогой доктор… они бы молились сутки напролёт.
Ладно, Пруденс удалось его напугать.
– Что-то не так, доктор? Вы кажетесь обеспокоенным.
Доктор Аккерман старался не смотреть ей в глаза – глаза, которые говорили правду. Окна в душу Пруденс, и, возможно, его собственную тоже.
