— Но, Леомидо! Нет! — воскликнула Окса.
— Почему же?
Окса, сраженная наповал, начала задумываться о душевном здоровье своего двоюродного деда.
— Почему? Да потому что это облака! Как, по-твоему, я могу переместить облака? Это невозможно!
— Думай, детка, думай… — ласково произнес Леомидо.
Окса раздраженно посмотрела на облака. Они были кипенно-белыми и казались мягкими, как вата.
— Знаешь, Леомидо… — начала она.
Но двоюродный дед растянулся на вереске, заложив руки за голову, и вроде бы задремал.
— Ну, ясно, — пробурчала раздосадованная Окса. — Большое тебе спасибо за помощь…
Внезапно она кое-что вспомнила с такой ясностью, как будто это случилось только вчера: та жуткая гроза, начавшаяся после событий в мужском туалете… Не была ли она вызвана… ЕЮ? Оксой?
Девочка выпрямилась, взволнованная этой сумасшедшей идеей. Сила грозы на тот момент была пропорциональна ее гневу и испугу, Окса отлично помнила свое тогдашнее состояние.
— Да быть того не может! — пробормотала она, отходя подальше от задремавшего деда. — Поверить не могу!
Когда белые облака приобрели тревожный свинцовый оттенок, Окса отлично поняла, что имел в виду Леомидо.
По мере того, как небо затягивали грозовые фиолетовые тучи, становилось все темнее. Тучи, налитые дождем, почернели и с раскатами грома двигались в сторону Оксы. Ветер, до этого бывший совсем легеньким, с ревом усилился, словно донося до девочки отдаленные крики.
— О, нет, только не это! — пробормотала Окса, инстинктивно зажав уши руками.
Но это было бесполезно, и Окса это быстро поняла. Потому что это были те самые жуткие крики, которые она уже слышала прежде, и от которых волосы на ее голове вставали дыбом!
Еще более душераздирающие, чем прежде, они ввинчивались в ее сознание как молнии. А когда Окса услышала свое имя, выкрикиваемое далекими женскими голосами, то подумала, что сходит с ума. Хотя голоса эти и звучали как бы издалека, девочка отлично понимала, что это не так, что в действительности голоса звучат внутри ее самой. Сущий кошмар…
Окса подняла глаза к грозовым облакам, когда на вершину холма, на котором она стояла, обрушился сильнейший ливень.
Ливень шел меньше минуты. Потом небо прояснилось и снова с удивительной быстротой приобрело ясную голубизну, будто буквально несколько секунд назад в одном конкретном месте и не было настоящего потопа.
Окса, оглушенная и промокшая, повернулась и оказалась нос к носу с Леомидо, вытиравшим лицо платком. Она поглядела на него, перепуганная тем, что только что пережила.
— Леомидо! По-моему… По-моему, я поняла! — выдохнула девочка. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди.
— Окса… детка моя дорогая… — дрожащим голосом произнес дед. — Ты потрясающая Лучезарная, безусловно, самая великая из всех…
Когда они подошли к дому, им навстречу выбежали Драгомира и Гюс с махровыми полотенцами в руках.
— Господи, только не говорите мне, что попали под этот жуткий ливень! — воскликнула Драгомира.
Окса и Леомидо, все еще потрясенные, ничего не ответили, а просто завернулись в полотенца.
— Быстренько идите в тепло, пока не простудились! — приказала Драгомира.
Устроившейся у камина, переодетой в сухое Оксе потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. От нее не ускользнул заинтригованный взгляд бабушки, который та кинула на Леомидо, и реакция последнего: едва уловимый кивок как безмолвный ответ на очень тихий вопрос Драгомиры: «Это Окса сделала?» — «Ну да, она».
Фолдинготы принесли Оксе горячий грог, который девочка, поморщившись, выпила, и только после этого заметила, что Гюс с тревогой пристально смотрит на нее.
Окса подавила обуревавшее ее душу беспокойство и воскликнула:
— Какая мерзкая погода! В следующий раз ни за что не выйду без зонтика!
— Да уж, с этим микроклиматом с ума сойдешь! — поддержал ее Гюс с непроницаемой улыбкой. — В одном месте может хлестать ливень, а буквально в сотне метров и капельки не прольется!
— Гюс… — пролепетала Окса.
— Не парься, старушка, я все понял. Пей уже свой грог…
39. Несчастный друг
Вечером позвонили Мари и Павел Поллоки, и Окса с большим энтузиазмом, граничащим с эйфорией, долго рассказывала родителям, чему научилась всего за два дня.
— Надеюсь, ты была осторожна? — взволнованно спросил отец.
— Ну конечно, пап! Видел бы ты, как Леомидо за мной бдит! Если честно, он даже хуже, чем ты!
— О, нахальная девица, вот как она обращается со своим впечатлительным стариком-отцом! Несчастный я, никто меня не ценит…
— Ой, папа, ты в своем репертуаре! — рассмеялась Окса.
За трагическими причитаниями отца Окса расслышала смех матери.
— Пап, а ты умеешь все это делать? — снова стала серьезной Окса.
— Э-э-э… Я вот задаюсь вопросом, смогу ли оправиться от вопиющего недостатка сочувствия у твоей матери, прибегнув к репрессиям… Чтобы она хоть немного поняла, с кем имеет дело!
Отметив, что отец уклонился от ответа, Окса услышала, как мама расхохоталась еще громче, прежде чем забрать у мужа трубку.
— Как дела, маленькая волшебница? Хорошо проводишь каникулы?
— Суперски! Очень насыщенно, но мне нравится! Увидишь, что я умею, мам! Я здорово улучшила навык Магнито, а еще я теперь умею левитать!
— Господи, вот ужас-то… — пробормотала Мари. — Только все же будь поосторожней и отдыхай хоть немного.
— Ладно!
— Завтра еще созвонимся. Целую, детка!
Повесив трубку, Окса присоединилась к Гюсу в большом зале. Свернувшись в кресле, мальчик сидел лицом к окну и глядел на улицу, гладя малыша Фолдингота, посапывавшего у него на коленках.
— Все нормально, Гюс? — подошла к нему Окса.
Гюс лишь пожал плечами, еще больше съеживаясь в кресле.
— Что-то не так? — не отставала Окса.
— Уф-ф… да ничего такого, — буркнул Гюс.
— Значит, что-то все же есть, — констатировала Окса, опускаясь на колени рядом с другом.
— Ну да, есть… я… — не глядя на нее, ответил Гюс.
— Что ты несешь?
— Я говорю, что… я вообще ничего не умею! — мальчик старался понизить голос, чтобы не разбудить спавшее у него на коленях крошечное создание. — Я говорю… если я позвоню родителям, что я им расскажу? Что моя лучшая подруга учится летать и создавать грозу? Или о фантастических существах, прибывших из невидимой страны? Или же о себе самом, как сижу тут, ничего не умея, а всего лишь наблюдая за твоими невероятными штуками и аплодируя? О моей бесполезности? И никчемности?
