Хотя нет. Есть кое-что пострашнее. Например, сейчас проснуться.
Его губы прижимаются к моему лбу. Жмурюсь.
Он такой… заботливый. Такой нежный…
На пол перед экраном падает желтая полоска света. Нарушая тишину, в помещение вваливается толпа из пяти парней. Они шумят и топают, как лошади. Гогоча швыряют друг в друга попкорн, и я отчетливо вижу среди них перспективного футболиста Артема Тракторовича.
Тело Ника подо мной напрягается. Его напряжение мгновенно передается мне. Подняв с его плеча голову, заглядываю в лицо.
Между светлый бровей залегла складка, точёная челюсть сжата. Повернув голову, следит за тем, что происходит в проходе.
Меня посещают все возможные плохие предчувствия, когда эта невоспитанная гурьба занимает третий ряд. Прямо над нами с Никитой.
— Че за древность, е-мое! — гнездится в кресле один из этих придурков.
— Древность — это ты, Лютый. Это раритет.
Снова гогот.
Никита выпрямляется, глядя перед собой.
Мне тоже приходится сесть ровно. Бросив взгляд поверх его плеча, ловлю на себе взгляд Артема. Я не вижу его глаз, но я… просто не сомневаюсь, куда он смотрит.
Сползя в кресле и сложив на животе руки, он откидывает голову на кресло.
Наше первое и единственное свидание прошло здесь же. Барков притащился на свой второй ряд, и я все полтора часа не могла решить, куда же мне, черт побери, смотреть — на экран или на его растрепанный затылок.
Это было как будто в прошлом веке.
Никита вдруг поворачивает голову и, перекрикивая фильм, обращается к вновь прибывшим:
— Заткнитесь! Вы здесь не одни.
С верхних рядом летят слова поддержки. Настороженно смотрю на Колесова, ведь эти придурки его друзья, и как бы не прошло наше с ним свидание, существуют элементарные нормы морали и этики, если конечно ты не какой-нибудь гопник.
— А я тупой, не заметил, — гогочет один из этих уродов.
— Блин, заткнись, а то мешаешь, — гогочет второй.
Обмериваясь своими тупыми шутками, они продолжают голдеть, и мне вдруг на секунду кажется, что они не совсем трезвые.
— Дебилы, закройте пасти! — рычит Никита.
— Ник, давай уйдём, — прошу я, перебираясь на соседнее кресло, чтобы забрать свою куртку.
Сердце грохочет в груди.
Мне на колени падает попкорн. И в волосы тоже. Обернувшись, я вижу, как один из футболистов Трактора загребает в своем ведре еще одну горсть и бросает мне в лицо.
О… нет…
Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться.
Вскочив на ноги, Барков выбрасывает вперед руки и хватает моего «обидчика» за полы расстегнутой куртки. А потом его кулак встречается с челюстью этого деграданта.
Закрыв руками рот, я вскрикиваю.
Ник получает ответ сразу.
Его голова дергается. Тряхнув ею, отводит назад, а потом впечатывается лбом в нос парня.
Я начинаю кричать по-настоящему.
В секунду все это превращается в какое-то месиво. Эти пьяные обезьяны набрасываются на него все разом. Я вижу, как трещит по швам его футболка. Как на его рёбра приземляются чужие кулаки.
Кричу, не видя ничего из-за слез.
— Отвалите от него… — хриплю, не зная что мне делать.
От грохота сердца и страха у меня трясутся колени. Я никогда не видела ничего более пугающего, чем это. Но когда слышу приглушенный стон Баркова где-то в этом месиве, срываюсь с места.
В шиворот моего свитера впиваются чужие пальцы.
В зале загорается свет, экран гаснет.
— Куда?! — рычит Трактор, дергая меня назад. — Дура!
— Отвали! — изворачиваюсь, захлебываясь слезами.
— Я смотрю, с ним ты спешить не боишься, — усмехается, оттолкнув меня назад.
Слышу топот, отпихивая от себя его руки.
— Вы уроды моральные! — кричу, задрав голову и глядя на него.
Его лицо становится ледяной маской.
— Хорошего вечера, — бросает, выскакивая на сиденье и перепрыгивая на соседний ряд.
Его дружки, как обезьяны, делают то же самое. Перепрыгивая через сиденья, ломятся к выходу, чуть не сбив с ног возникшего в проеме контроллера.
Никита сидит на полу между рядами, присыпанный попкорном. Прикрыв руками голову и очень тихий. Его футболка разорвана на плече.
— Ник… — утираю слезы, падая рядом с ним на колени. — Никита.
Провожу пальцами по его сбитым костяшкам, не зная, чем помочь…
— Не трогай, — говорит он, не двигаясь. — Убери руки.
Сглатываю, прижимая их к груди.
Его голос такой холодный. Светлые волосы всклокоченные. Опустив лоб на согнутые колени, он делает глубокие вдохи и выдохи.
По моим щекам бегут слёзы. Всхлипываю, как будто это меня побили, а не его! Они побили его… целый толпой. Уроды! Мне никогда этого не забыть. Это так страшно, что я всхлипываю опять.
— Сама до дома доберешься? — спрашивает он вдруг, не поднимая головы.
— Я… — не понимаю о чем он. — Да… Никит… дай… посмотрю…
Хочу увидеть, что у него с лицом.
О… мамочки…
Новая порция слез застилает глаза. У него разбита губа и из носа течёт кровь. Опершись рукой о ручку сиденья, он встает и начинает молча двигаться по ряду.
Рука с разорванным плечом придерживает рёбра.
Утерев рукавом нос, я иду за ним.
Контролер пытается меня остановить, но я отмахиваюсь, выбегая в фойе.
На улице мокрые щеки обдает ветром, но я опять начинаю скулить, когда вижу, как Барков садится в свою машину прямо так — в футболке, а потом уезжает, оставив меня одну.
Глава 39
Только сейчас до меня доходит, что на улице опять валит снег. Пушистые снежинки крутятся в воздухе, делая все вокруг волшебным и сказочным.
Для всех, кроме меня!
Обхватив себя руками, задыхаюсь от сдавившего горло комка. Вжимаю голову в плечи, смотря то на заметенный парк, то на пустую стоянку кинотеатра. На мужика с собакой, на фонарь, на снег… Смотрю по сторонам, пытаясь понять куда мне вообще деваться!
Нижняя губа выпячивается, как у ребёнка. А потом я начинаю реветь. Из глаз фонтаном брызгают слезы. Я плачу навзрыд, трясясь и не стесняясь. Плачу, как не плакала, кажется, никогда: громко, захлебываясь воздухом и не зная, куда мне идти, что делать и зачем! От обиды я вою, как побитая.
— Вам помочь? — взволнованно спрашивает какая-то женщина, остановившись рядом.
