Судя по всему, он под мухой, но завтра Рождество, и мой дед тоже под ней. Тестирует настойку соседа с добавлением голубого сиропа, от чего она приняла цвет коктейля… «Блю Кюрасао». Так чертовски напоминающего мне глаза этого… кобеля…
Всхлипнув, зло надеваю варежку.
— Здрасьте, — говорю, прочистив горло и пряча лицо под шарфом. — Я… за… индюшкой…
— От Климентича? — приглаживает усы, осматривая меня с головы до ног. — Внучка?
— Угу… — отзываюсь я.
— Похожа, — хмыкает. — Двенадцать кило, сама-то дотащишь?
— Вот, — отвечаю устало, показывая рукой на деревянные санки, который снарядил для меня дед.
Спустя пять минут пробираюсь по расчищенной трактором дороге, таща за собой санки и, войдя в калитку кричу:
— Дед!
Он выныривает из-за дома с охапкой дров. В мохнатой ушанке родом из шестидесятых и фуфайке. Оставив дрова на крыльце, отряхивает руки и забирает у меня веревку, говоря:
— Сама-то завтра в баньку сходишь? За год-то.
— Не хочется, — бормочу, взбегая на крыльцо и открывая для него дверь.
По полу коридора стелется белый пар. Стучу ногами по коврику, приплясывая на месте от холода.
— Ты знаешь что, Алена Борисовна? — наклонившись, забрасывает гигантскую замотанную в газеты индюшку себе на плечо. — Ты мне это брось. Женихи женихами. Сегодня один, завтра другой.
— Дед, — шепчу, отходя в сторону.
Смотрю на свои валенки, которые начинают расплываться перед глазами. Сделав громкий всхлип, поднимаю на него заплаканные глаза.
Округлив свои, качает головой.
— Вот так дела… — сдвинув шапку, чешет седой лоб.
— Угу, — глотая ещё один всхлип, киваю я.
— Любишь его так? Эххх…
Киваю, сквозь слезы глядя на улицу за нашим забором.
— Люблю… — шепчу.
— А он?
— Он… — закрываю за нами дверь. — Нет.
От этого слова печет в груди.
Войдя в дом, сбрасываю пуховик и вхожу на кухню, где мама задумчиво что-то чирикает на обратной стороне календарного листа.
Я не знаю, что творится в этом доме, но сегодня на диване в большой комнате ночевал Игорь Барков. Где он сейчас я понятия не имею. Но, кажется он вернётся, потому что в ванной сушится его одежда. Пиджак и… рубашка, а на кухонном столе весь день лежит его портмоне.
— Перекусишь? — спрашивает, посмотрев на меня.
— У-у… — мотнув головой, возвращаюсь в свою комнату и укладываюсь на кровать, забравшись с ногами под одеяло.
Обняв подушку, натягиваю на пальцы свитер и прикрываю глаза.
Дребезжание дверного звонка заставляет подскачить и прижать к груди руки.
Сердце сходит с ума, пока прислушиваюсь к тому, что там творится за дверью.
Я не знаю как и почему… но просто чувствую, что это он. Чувствую, что он рядом! И я знала, что он явится. И знала, что он позвонит моей маме. Потому что в своем упрямстве он порой до нелепости предсказуем! Он просто идёт к своей цели, ломая лбом стены. Потому что он такой! Не знакомый со словом компромисс. Упрямый твердолобый самодур!
И я боюсь того, что даже сейчас он решит сломить меня этим напором…
Нет…
Нет. Второй раз в жизни я бы не смогла пережить все то, что пережила вчера.
Нет…
— Алена, — тихо стучит в дверь дед. — Кхм… это к тебе. Хочешь, взашей его вытолкаю?
Всерьез раздумываю над его словами, но понимаю, что в случае с Барковым это не поможет. Он все равно вернется!
Кусая губы, утираю рукавом нос.
— Я… сама… — встав с кровати открываю дверь
Прижавшись щекой к дедову плечу, на меня встревоженно смотрит мама.
Боже…
Что за драма!
— Прекратите… — шепчу, выскакивая из комнаты и дергая с крючка свою куртку.
Сунув ноги в валенки, выхожу в коридор, пытаясь унять колотящееся сердце.
Бесшумно подойдя к двери, протягиваю руку и проверяю замок.
Закрыв глаза и выдохнув в потолок, спрашиваю:
— Чего тебе?
— Оленёнок… — раздаётся прямо за дверью.
Сжав кулаки и зажмурив глаза, громче повторяю:
— Чего тебе?
— Открой мне.
— Нет, — отвечаю, прижимаясь лбом к двери.
— Малыш…
Горло сдавливает, как и сердце. От этой нежности в его голосе, которая разрывает на части!
— Ты предатель… — шепчу сквозь слезы.
— Аленушка… давай поговорим…
— Ты только о себе думаешь, да? — ударяю кулаком по двери.
— Нет, и ты знаешь, что это не так, — твёрдо произносит он.
— Тогда почему ты меня бросил?! — кричу я, вспоминая весь тот кошмар, который пережила там… у того кинотеатра.
Одна.
По щеке стекает слеза, которую я утираю кулаком.
— Это сложно объяснить. Я… не должен был. Я… блин… прости. Я поступил как мудак. Прости меня.
— Ты меня бросил, Барков… одну. Там… я испугалась и…
Он молчит так долго, что я начинаю чувствовать, как горящие щеки холодит воздух.
Он молчит целую вечность, и я кладу на холодную дверь руку, почти всерьёз слыша его дыхание там… на той стороне. Слышу, как работают колесики в его странной голове. И ненавижу себя за то, что затаившись, всем нутром жду его ответа.
Его голос, твердый и близкий, сочится через дверь:
— Я больше никогда не оставлю тебя одну. Я клянусь. Слышишь меня? Я тебе клянусь, малыш. Больше никогда. Я обещаю.
Моя губа дрожит. От железобетонной твердости этих слов. От того, что они проникают в мои кости и клетки, и я верю каждому, если бы не тот яд, которого полна моя кровь!
— Открой мне… иди ко мне… я дебил. Я… твою мать! — ударяет о дверь кулаком, от чего я вздрагиваю. — Я тебя люблю. Просто открой мне…
Закрыв лицо руками, тихо скулю.
— Алена… — рычит он. — Открой дверь! Я ее щас к хренам снесу!
— Ты с ней спал? — выкрикиваю слова, которые выкручивают меня изнутри.
Гробовая тишина за дверью заставляет остановиться сердце.
О… нет…
Не дыша, жду и с мольбой смотрю на дверь.
— С кем?
Даже через неё я слышу, каким хриплым стал его голос. Все нутро опускается. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понимать — этот ответ красноречивее любых других.
Половица скрипит под ногами, когда пячусь назад.
