— Вон оно, значит, как, голуби мои, — Мясник даже глаза зажмурил, как кот. — Вы, стало быть, вдвоём пятерых нихельских конников убили. Ловкие какие. Может, ещё и пехоты сотню, а? Что ж мы с этой Нихелией возимся столько времени, если наши пешие новобранцы их кавалерию запросто бьют???
— Мы с другом учились в школе боевых искусств. Кое-что можем, уважаемый. Для нас пять человек, даже на конях — не проблема, — я даже слегка поклонился, как будто сам Учитель говорил моим языком.
— Ха, в школе они учились! Знаем мы эти фехтовальные школы: там дворянчиков учат спицами друг в друга тыкать, с политесом. Давай, рассказывай тут мне байки, — насмешливо парировал Мясник, изображая руками, как именно аристократы тыкают друг друга спицами.
— Ваши знания не достаточно полны, уважаемый- я снова поклонился, сам себе удивляясь. — У нас была не школа фехтования, а школа боевых искусств, для всех сословий. С Вашего позволения, мы могли бы доказать своё мастерство.
Дядька умолк, склонив голову на своей короткой шее — как он так сумел сделать, я и сам удивляюсь.
— Гм-м-м-м-м, — промычал Мясник и мотнул своей щёткой. — А ну-ка, ребятушки, тащите-ка этих молодчиков во двор…
Нас вывели на затоптанный двор, сами понимаете, не очень вежливо. Мне ещё и обидного пинка дали. По морде не били — и то спасибо. Через некоторое время нам сунули в руки палки, без гард, — почти что прутья. Напротив нас встали двое ухмыляющихся парней с копьями. Настоящими. С хорошо заточенными наконечниками.
— Ну-с, голуби мои, — сладко пропел Мясник, — раз вы у нас такие ловкие, то вот вам маленькая задачка по алгебре. Если вас на вертел не насадят, то, стало быть, про школу свою вы не врёте…
— Малёк, — прошептал я, — Пресветлым тебя прошу: не убей тут никого. И не калечь. Пожалуйста! Так надо…
Мой помятый друг стоял достаточно разозлённый, и я боялся за его тонкие чувства. Но Малёк не подвёл: мы никого не повредили. Конечно, от нас получили и древком копья по затылку, и палкой по заднице, но безо всякой излишней злобы. Мясник, предварительно отняв у нас захваченные копья и вернув их проигравшим, ввёл в схватку ещё парочку бойцов с мечами, но и они оказались битыми: кто-то зажимал мошонку, корчась на земле, кто-то растирал себе бедро, стоя на одном колене, кто-то просто лежал, разевая рот и выпучив глаза после удара тупым концом копья под дых. Мясник, видя ужас на лицах оставшихся воинов, у которых прямо на глазах за считанные мгновения разоружили и повергли четверых их товарищей, принял решение прекратить бесполезный цирк:
— Ну-ну, что-то можете… Ладно, посидите у меня пока.
Мы «посидели пока» ещё два дня, хлебая противную баланду, от которой отвернулась бы иная свинья. Но, раз остались живы, то грех жаловаться. Потом Малька вызвали на одиночный допрос, а после него сразу, без задержки, потащили и меня.
Мясник сидел подозрительно задумчивый, прямо-таки в философском трансе. Я невольно весь сжался.
— Ну-ка, птичка голубь, расскажи подробно, как вы до города добирались…
Я оттарабанил ему трогательную историю всех наших приключений, не упоминая странного попутчика, Ханыгу — как я его назвал.
Дядька кивал отрешённо, стукая кончиками пальцев по столешнице, всеми сразу. По окончании моего рассказа он вытащил золотой и бросил на стол:
— Узнаёшь?
Я равнодушно пожал плечами: может — мой, а, может, и не мой. Я не художник, и монеты различать не умею.
— У тебя при обыске изъяли. Или скажешь, что не твой?
— Раз у меня — значит, мой.
— А откуда у вас, солдатики, золотые монеты водятся? Скажи-ка на милость.
— Обменял, чтобы мелочь не таскать.
— Неудачно обменял ты, солдат. Неудачно. Это — поддельная монета, и, значит, мне положено тебя повесить как фальшивомонетчика.
У меня сердце ухнулось. Что за чертовщина такая на наши головы? То клеят измену Родине, то уголовщину. Эдак и правда повесят…
— Как — поддельная?! — возмутился я. — Я на зуб проверял — настоящее золото!
— Да дело не в золоте. Я показывал эту монету нашему местному учёному человеку. Так вот, он её вертел и так, и эдак. У неё — идеальная окружность. Ты понимаешь, дубина? Идеальная! От любого края до середины — одинаковое расстояние, с точностью до толщины волоса. И толщина ребра везде одинаковая. В нашей стране не умеют чеканить монеты с такой точностью.
— Значит, эта монета — нихельская? А какой им смысл тратить своё золото на чеканку наших монет?
— Боюсь, что и в Нихелии такую точность не сделают… — Мясник, казалось, не обращал на меня никакого внимания, думая о чём-то своём. — Случись это пару веков назад — загремел бы ты, парень, в камеры Святого Собрания, по обвинению в продаже души дьяволу — вот как пить дать, загремел, а потом пошёл бы на костёр, когда у тебя ни одной косточки целой не осталось. Да и сейчас загремишь — если будешь болтать направо-налево про «золото дьявола». Костра не обещаю, но живым ты от них точно не выйдешь. Так откуда, говоришь, у тебя это золото?
Я выложил ему всё как есть, на духу, и даже про Ермина рассказал. Мясник кивал, постукивая ребром монеты по столу. Я понял, что этот наш встречный ему знаком — нутром почувствовал, хотя дядька и не выказывал свои чувства, и даже мой вопрос «Вы его знаете?» оставил без ответа.
Так как мой собеседник молчал, то я не удержался и спросил: мол, как же так, вот Вы сказали, что наша армия — в поле, а наш десятник Шпыняй, тем не менее, — тут, в городе? И ещё на нас клевещет. Как такое понимать?
— Вот что, парень, — ответил мне Мясник. — Доверия к вам никакого нет и быть не может. Для начала получите свои двадцать плетей за дезертирство, а потом будете на подсобных работах. А про золотишко помалкивай — если ценишь свою мелкую и ничтожную душонку ну хотя бы в грошовую монетку…
Когда я шёл назад в камеру, провожатый ткнул меня кулаком между лопаток:
— Повезло вам: вчерась троих таких же, как вы, повесили, шпиёнов. Один ногами долго дрыгал, сердешный. Плакал ещё перед смертью, зараза: мол, мать с ума сойдёт…
Вот так я и заработал свои первые военные шрамы… Отделали нас знатно: мы потом сутки отлёживались. С тех пор я к своей шкуре начал относиться гораздо бережнее.
Нас продолжали держать в этом же тюремном подвале. Каждый день спозаранку нас выгоняли на работы: чистить городскую конюшню, рубить дрова для костров на питание гарнизона. Как оказалось, Шпыняй сидел в камере, почти по соседству с нами, и его гнобили куда как сильнее нашего: он даже чистил нужники. Мы с ним не общались, и набить ему морду оказалось невозможным: мы работали в разных местах и не имели возможности свободно ходить там, где нам хотелось, поэтому встретиться и «поговорить» с ним никак не получалось. Так, иной раз Малёк покажет ему жест неприличный — и топаем каждый на своё заслуженное место.
Кстати сказать, в конюшню привели наших трофейных лошадей. Мы их сразу узнали, по нихельской масти. По мордам коней пока различать не умели, но где бы вдруг взялись в городе четыре статных нихельца, как не от нас??? Мы сдуру похвастались, — так нас конюх отругал, как непутёвых мальчишек: коней к нему привели взопревших и нечищенных. И ведь нам они принадлежали меньше суток, а мы ухитрились так их измучить своей неправильной ездой, что бывалый конюх только диву давался.
