Ходил этот уважаемый ветеран в белых штанах и рубахе, свободно на нём свисавших. Такого встретишь на улице и подумаешь: босяк-босяком; на ногах какие-то сандалии из кожаных ремешков, и рубаха без пуговиц. Усы пшеничного цвета, имеющие несколько чёрных волосков, свисают, как две верёвочки. Голова выбрита до зеркального блеска, а на лбу тряпица какая-то, с ненашенскими письменами. И только пояс внушал определённое уважение: военный, широкий, с бронзовой начищенной застёжкой, с кармашками для метательных ножей и прицепленным ножом, явно познавшим вкус крови, в деревянном чехле с медной инкрустацией. Когда он шёл по улице, флегматично прищурив глаза, все наши записные забияки прятались по глухим лопухам и прикидывались забытой ветошью, а примерные обыватели почтительно раскланивались. Городская стража старательно не замечала этот ходячий арсенал оружия.
Говорил хозяин школы с забавным акцентом; его знаменитые усы при этом колыхались ленточками. Но произносил-то он буквально несколько слов, когда затаривался покупками: «вот это, пожалуйста», «две штуки», «спасибо», и его почти монашеская отречённость невольно интриговала: что за мужик такой, если живёт холостым, но не пьёт, сам себе готовит и гимнастикой занимается каждый день?
Этот воин купил в нашем городке дом с каменным забором, но огород не содержал: вся земля на его участке была вытоптана в пыльный камень. И зимой, и летом там слышался стук оружия — учебного деревянного и самого что ни на есть боевого.
Мы с друзьями имели привычку забраться на забор школы, заботливо сложенный из серого плиточного камня давнишним хозяином дома, и наблюдать за изнурительной тренировкой учеников. Я запоминал боевые приёмы и потом повторял их с Ермином — тем самым моим другом, у которого отец оружие делал. Вот только Ермин никак не мог понять, зачем это нужно, и через две минуты всегда терял серьёзность и начинал дурачиться, размахивая своей палкой как попало. Очень быстро я ему показал, что такой «метод боя» бесполезен, безнаказанно тыкая его своей, и тогда он вообще потерял интерес сражаться со мной. Моя жажда изучить воинское дело только возросла.
Вот и в тот день мы сидели себе вчетвером на тёплых камнях, согретых летним солнышком, слушая перестук деревяшек и восторженно приветствуя удачно проведённые приёмы. Стрижи резали голубое небо, ловя невидимых нам мошек, а ученики усердно топтали двор школы в парных поединках. Было скучно, и делать совершенно нечего. Какие уж развлечения в малом городишке? — только родителям помогать, «подай-принеси», да бродячие артисты нет-нет, да заглянут.
— Эй, вы, воробьи, чего расселись? — громко окрикнули нас. — Чего надо?
Мы оторопели: к нам обращался сам хозяин школы, он же и учитель боевых искусств. Все мальчишки были потрясены тем, что обычно молчаливый ветеран сказал сразу столько слов, и при этом обращался именно к ним!
Отталкивающий крик отряхнул моих друзей, словно порыв ветра яблоки. Я и глазом моргнуть не успел, как они со звучными шлепками осыпались с забора наземь и бросились врассыпную. Я остался на стене совершенно один, и бежать мне показалось глупым, да и поздно. К тому же, меня словно пригвоздило к месту немигающим змеиным взглядом.
— Мы… эта… просто смотрим. А что, нельзя? — спросил я.
— Слезай. Посмотрим, что ты увидел, — он повернулся и пошёл, не оглядываясь.
Я соскочил во двор и поспешил за ним следом.
Учитель подошёл к остановившимся парням, взял у одного из них деревянный меч и кинул мне, — рукояткой вперёд. Собственно, это был и не меч даже, а просто скреплённые поперёк две палки: «лезвие» и «гарда». Я ухватил отполированную рукоятку и слегка покачал мечом, приноровляясь к его балансировке.
Учитель между тем кивнул на малолетнего ученика:
— Ты!..
Этот мелкий шкет, развязно ухмыльнувшись, словно заправский разбойник, крутанул своим мечом и подошёл ко мне:
— Ну, давай!
Мы с ним постукались палками несколько раз, оценивая друг друга. Малец увлечённо попёр напролом, и вскоре наши мечи сошлись в клинче, а мы принялись давить: кто кого? Мой противник физически оказался слабее, и моё деревянное «лезвие» начало неумолимо приближаться к его носу. Я уже торжествовал, но пацанёнок вдруг резко присел и вмиг ослабил своё сопротивление, высвобождая свою палку. Мой «меч» ухнулся в пустоту, а меня неудержимо поволокло вперёд, и я невольно сделал шаг.
В следующее мгновенье малец, стоя на коленях, с полного оборота ударил меня палкой по левой щиколотке — я взвыл, бросил «оружие» и, схватившись за голень, покатился по пыльной площадке. Аж дыхание перехватило, а в глазах искрило так, что я ничего не мог разглядеть и только перекатывался с боку на бок. Ученики, с десяток пацанов, залились весёлым конским ржанием.
Учитель подошёл ко мне и небрежно пнул в правое бедро, ближе к заднице. Как будто шилом ударил, и я едва не ушёл в обморок от двойной боли.
— Воин никогда не должен бросать своё оружие, — сказал учитель, — как будто сам с собой разговаривал. — Вставай.
Я встал на колени, потом принялся подниматься через левый бок. Кое-как разогнулся вполовину роста, потирая бедро.
— В бою бывает очень больно, — выдал учитель явную банальность. — Ты готов терпеть боль, воин?
Я кивнул. Вот зачем я это сделал? Наверное, дурная моя голова от парализующего шока ничего не соображала. Или от упрямства? Не хотелось показаться слабаком перед загадочным ветераном-иностранцем?
— Иди домой. Приходи завтра.
— Я… Э-э-э-э… у меня нет денег платить за уроки. Родители будут против.
— Воин принимает решения САМ, без родителей. Будешь помогать мне по хозяйству — это и будет твоя плата.
В тот день мать надрала мне уши за то, что я притащился «как свинья грязный», весь в пыли, которую мне так и не удалось полностью отряхнуть: покатался я по земле изрядно…
Вот так и начались дни моей воинской учёбы. Я таскал хозяину школы воду из колодца, мыл полы и посуду, рубил дрова. Потом и за покупками начал бегать. Слава Пресветлому, мой учитель еду себе готовил сам и стирал своё бельё сам, а то я бы не выдержал и умер. Уйти гордость уже не позволяла, а вот умереть — запросто.
Само собой, скрыть от родителей мою учёбу было невозможно: они быстро догадались, что я начал что-то задерживаться на прогулках. И помогать по хозяйству перестал совершенно. Когда я признался в своём увлечении, мать устроила страшный семейный скандал; отец тоже был недоволен и ворчал.
Я оправдывался: я же учусь бесплатно, а умение сражаться мужчине всегда может пригодиться. Нас обучали драться, используя всё, что ни попадя: на палках-мечах, на шестах, на кнутах, на топорах (тоже, разумеется, деревянных). В наших краях такие умения вообще были в диковинку.
— Ты только и умеешь, что палкой махать! — упрекал меня отец. — А ремеслом никаким заниматься не можешь. Что, так до самой смерти и будешь работать за грошики, «подай-принеси-отойди, не мешай»? Мы же тебя кормить не будем! У тебя ж вон уже усы растут…
