Проломят, проклятые, конечно проломят…
— А откуда у них камни? — спросил я, отряхнувшись от осыпавшейся пыли. — Тут что, где-то каменоломня есть?
— А ты не видишь что ли? — удивлённо-злобно отозвался десятник. — Они же обломками каменных стен кидаются!
— ???
— Их тактика уже давно известна. Захватывают город, насильно заставляют жителей разбивать «лишние» каменные дома и грузить обломки на телеги. Потом везут их для осады следующего города. А там всё повторяется заново.
— Вот ведь гниды! — возмутился я. — А людям где жить потом?!
— А где хочешь. Хочешь — новый дом себе построй.
То-то мне летающие обломки казались местами уж больно ровно отшлифованными, как будто их выпиливали, а не выламывали! Я думал, что это от наших стен отламываются куски камня с раствором, а, оказывается, что к нам прилетали точно такие же…
— А что, если попытаться помешать доставке камней? — спросил я, разговаривая как бы сам с собой и вспоминая уничтоженный мост, вставший на нашем пути из дома в армию. — Выслать отряд — и пусть нападают на обозы. Мосты разрушают.
Десятник посмотрел на меня, как на неразумного мальчишку:
— Да как же мы этот отряд вышлем? По всей округе нихельские конные дозоры шастают. Если кто и выйдет, то только по одному и пешком. А пеших они враз переловят. И потом, если солдат отпустить далеко, в отрыве от армии, то они же дезертируют или, ещё хуже, лесными разбойниками станут, и будут нападать на крестьян, а не на врагов.
Да уж, не верил этот мужик в честность своих солдат… Помня, что у нас с Мальком тёмное прошлое, я обречённо махнул рукой и решил со своими мудрыми советами к сотнику не соваться. К генералу — тем более. К тому же, я не поверил, что такой отряд можно незаметно вывести из крепости, и что найдутся желающие, не из штрафников и прочих ханыг, вот так сильно рискнуть ради победы. Ранят тебя в таком деле — и куда ты денешься? У сельчан будешь отлёживаться? А нихельцы начнут прочёсывать деревни, и выловят тебя там, как сонного карася. Кто-нибудь из мужиков наверняка продаст: доходили к нам в город нехорошие слухи о том, что кое-кто на захваченной территории нихельцам готов задницы лизать…
И это будет только в том случае, если тебе, раненому, товарищи смогут помочь добраться до этой самой деревни. А если нет? — погоня, скажем, — что тогда??? Обозлённые враги над тобой ещё и поглумиться смогут, чтобы умирал ты долго и тяжело. То ли дело тут, в крепости: царапнуло тебя камушком, — и вот ты уже лежишь такой, полумёртвый, глаза закативши, а сердобольная Солнышко тебе перевязку делает, обнажая свои сладкие булочки при работе полусогнувшись. Это же совсем другой расклад! И кто ж пойдёт, кроме нас с Мальком (да, и пойдёт ли он, кстати?), рисковать своей головой в таком отчаянном отряде, если тут гораздо безопаснее и удобнее???
И на сколько дней хватит этого отряда? Вот напали на обоз, а там охрана. Потеряли несколько человек. Ещё раз напали — ещё потеряли. Попали под облаву. И — всё. Что решат эти два обоза в таком сражении, для которого караваны идут каждый день, по несколько штук? Это ж капля в море! Сидя за стеной, в укрытии, мы сможем убить врагов гораздо больше, т. е. больше им навредим.
Вот так я рассуждал тогда, ещё не зная, что для такой войны начнут создавать специальные отряды и набирать туда бойцов по строгому отбору и с большой оплатой. И будут они делать дела по особым указаниям от больших начальников… Может, у нашей армии уже тогда имелись такие бойцы, про которых простому десятнику знать было не положено — кто ж теперь про то скажет?
А это правда, что вы с другом пятерых нихельцев завалили? — кажется, наш новый десятник на службе совсем одичал и был рад выговориться с первым встречным.
А что толку? — ответил я равнодушно. — Никому это не надо. Не повесили — и уже слава Пресветлому!.. Блин, да сколько же им этих валунов навозили?! И когда успели?! — нас снова ощутимо тряхнуло.
Обстрел прекратился, и нихельцы отступили. Вынужденное затишье продолжалось потом целую неделю, но я прекрасно понимал, в чём тут причина: у них глыбы для требушетов закончились, да и бочки с маслом — тоже. Требовалось время, чтобы пополнить запасы осаждавших.
Кстати, сгоревшую колымагу ушлая солдатня разграбила дочиста: сняли все медные листы, и даже стальную шторку утащили. Они их кузнецам потом продавали, за лишний кувшин вина. Конечно, штрафники, оставшиеся на воротах, в этом деле оказались шустрее и сообразительнее всех. В город их не пускали — так они эту медь перекупщикам загоняли, за ту же выпивку и жратву.
Как раз на этот период хрупкого затишья пришлась очередная выдача солдатского пособия. У нас с Мальком получался неполный месяц службы, и отсыпали нам за это вообще смешных грошей. Удручённые, мы решили, что такие невероятные деньги гораздо проще сразу пропить, так как с ценами, раздутыми войной, на них можно было купить ну разве что несколько костяных пуговиц.
Кабак нам попался самый обыкновенный, и своей цели мы там добились очень легко. Однако, выпитое не давало нам покоя, и захотелось ещё и девичьих ласк, но, сами понимаете, на них у нас не осталось уже ни шиша. Чтобы не опозориться перед местными завсегдатаями и разбитными барышнями, весело хохотавших у них на коленях, мы по-тихому убрались прочь и принялись кружить по вечерним улицам в алчных поисках легкодоступных подружек.
— О, смотри! — возликовал Малёк, показывая пальцем. — Вон парни уже раскручивают одну! Давай туда — глядишь, и нам обломится! У неё же наверняка и подруги есть!
Мы, обрадованные, кинулись в ту сторону. Однако, подбежав ближе, я невольно сбился с дыхания и протрезвел: там стояла Солнышко! — мы не узнали её издалека, так как в таком платье ещё ни разу не видели.
— Ну, ребята, ну, пропустите: мне и правда идти надо! — чуть не плакала она, пытаясь вырваться: один из солдат держал её за локоть.
— Не, ну чо… Ты чо… — «уговаривали» её солдаты, вдребезги пьяные. — Пайдём, чо… Мы, эта… ничо! Серебра дадим, да! Ты чо ломаешься, а?! Давай, а?
— Ну, пустите, ну, пожалуйста! — скулила девушка несчастным котёнком.
У Малька тоже хватило ума сообразить, что мы попали не в то место и не в то время… Но было уже поздно дёргаться: Солнышко нас узнала и взглянула так отчаянно-умоляюще, что уйти просто так я уже не мог. И мой друг — тоже.
Я тоскливо огляделся: куда же нас занесла нелёгкая на этот раз? Что ж, улочка оказалась не самой безнадёжной, хотя и узковатой и кривоватой. Тротуара тут никогда и не было, а сухая земля прочно сохранила вмятины ног прохожих, телег и лошадей, сделанные в период весенней слякоти, и даже сотни людей за несколько месяцев так и не смогли стоптать их в пыль. Глухие заборы покосились и заросли въевшейся грязью от брызг.
Где-то в стороне местный абориген вожделенно справлял малую нужду, задрав блаженно подбородок к небу и упираясь рукой в этот же забор, как будто не давая ему рухнуть, и было ему совершенно плевать, что творится от него в двадцати шагах. Или привык уже к подобным сценам.
