Раз начальство говорит — нужно слушаться. Мы въехали во двор, а Солнышко соскочила и пошла за мужиком, весело помахав нам (Мальку?) на прощанье и успев состроить мне многообещающую гримасу: вот подожди, встретимся ещё вечером…
— Нет, ну ты даёшь! — многозначительно глянул на меня Малёк. — Женил нас мигом. Ты что, не знаешь, чем такие шутки грозят от Пресветлого?
Знал, конечно: враньё в том, что касается принятия брачного таинства, посвящения в дитя Пресветлого и факта «смертного успения», — никак не приветствуется. Узнает об этом кто-то из храмовых служителей — из списка детей Его тебя исключит. Т. е., ни жениться потом, ни умереть по-человечески тебе не дадут.
— Но вы же меня не спалите? — ответил я шутливо вопросом на вопрос.
— Дурак ты, — ответил Малёк. — Зачем об этом спрашиваешь?
Он помолчал. Потом продолжил:
— Вот кончится война — обязательно на ней женюсь. По-настоящему.
Хорошо, что мы уже с телеги слезли, а то я ведь мог и свалиться от таких слов.
— Кто, ты?!!
— А я что, хуже других, что ли? Так ведь все люди женятся, когда-нибудь. А где же мне другую, лучше, найти? И, это… я у неё первый мужчина был. А это много значит.
Да уж, тот денёк выдался богатым на сюрпризы…
Вот с таким вытянувшимся лицом я и предстал перед солдаткой (или соломенной вдовицей?), и сразу же решил, что её муж, конечно же, от неё сбежал.
Нет, уродиной она не казалась, хотя и была худосочной. Но очень уж сварливо разговаривала, и нудела, и ныла рядом с нами, каково ей, безмужней, трудно живётся с четырьмя детишками, а и был муж — так всё норовил хлебнуть лишнего, и работать его никак не заставишь. За полдня работы от такой болтовни мне и самому захотелось напиться вдрызг так, чтобы забыться потом на сутки.
Мы, городские, привыкли к тому, что дрова приходят во двор уже в форме аккуратных, почти гладких чурбаков примерно равной длины — на обычную в наших краях глубину печи. А тут вдруг оказалось, что «дрова» — это почти целые деревья, с небрежно срубленными сучьями, т. е. нам светила работёнка, как в учебном лагере, где мы прошли полный курс кухонного прислужника.
Хозяйка, не догадываясь про наше изумление, показала на кОзлы:
— Вот они тут у меня стоят, а пила — в сарае.
Пилить хлысты нам доводилось, вот только ростом мы с Мальком сильно отличались. А из-за этого орудовать двуручной пилой оказалось неудобно, и мы лишнюю силу потеряли. Одним словом, измотались изрядно, еле на ногах стояли.
Кое-как запихнув в себя варёную картошку с квашеной капустой на обед, который сопровождался продолжением чёрного нытья, мы с другом, осоловевшие и окосевшие, покатили к дому старосты.
— Отдать бы её в нихельскую сотню, — не выдержал Малёк, когда мы отъехали от дома вдовицы подальше. — Вся сотня за неделю сляжет. И нам, глядишь, полегчало бы.
— Злой ты, — рассмеялся я, потирая болезненно ноющий висок, как будто в драке мне по нему врезали. — Хотя баба, конечно, стерва хоть куда… Да и хрен с ней. Пошли лучше твою жену выручать: как там она эти женские болезни лечит? Может, нам уже отсюда сваливать пора, пока нас на вилы не подняли?
Шутки шутками, а я что-то сомневался, что с таким дотошным и недоверчивым мужиком наша Солнышко сумеет провернуть своё врачевание с помощью бабкиных заговоров и всяких немудрёных стишков. В груди у меня прямо-таки свербило, словно мы отправили девушку в бой, зная, что нет у неё должной подготовки.
С замирание сердца я въехал во двор старосты. Торопливо соскочил с телеги и почти бегом поспешил в дом, обгоняя «верного супруга», не обращая внимания на собачий лай дворового пса, осатаневшего от такой наглой прыти, позабыв про горшки с бесценным грузом; Малёк небрежно намотал вожжи на столбик крыльца и пошёл в дом безо всякой спешки, вразвалочку.
Наша рыжая Солнышко пила чай с большими круглыми плоскими лепёшками, весело и непринуждённо болтая с хозяевами, а те, рот раскрыв, только охали и ахали, глядя на неё глазами размером с то самое чайное блюдце. Я тоже невольно раскрыл рот от изумления: во даёт, а?! Несмотря на своё ведьминское одеяние, она тогда никак на ведунью не походила, а стала, как говорится, душой компании.
— А, дровосеки пожаловали, — поприветствовал нас староста, причём почти без сарказма, а почти что уважительно. — Ну, проходите: давайте чай пить. У вдовицысирой, известное дело, разносолы небогаты…
Я опять уснул, и это мне всё снится???
Меня в спину подтолкнул вошедший Малёк, и я признал, что никакой это не сон, а удивительная явь.
Когда солдата зовут к столу — ему ли тут теряться? Мы, уставшие, не чинясь, сели на последние свободные места — перед нами хозяйка мигом выставила глиняные кружки, куда мы набулькали ароматный заваренный кипяток, а заодно подтянули к себе по тонкой чайной лепёшке.
— Подруга ваша про ваше геройство нам всё рассказала… — начал староста, но так, как будто хотел, чтобы окончание рассказа завершили именно мы.
Я чуть чаем не поперхнулся и уставился на нашу Солнышку многообещающим убийственным взглядом. Она скромно потупила глазки, прикрыв их пушистыми рыжими ресничками. И что, извините меня, мне нужно рассказать этим жадно внимающим селянам??? Про то, как я придумал уничтожить три стенобитных орудия? — чтобы завтра об этом знала вся деревня, послезавтра — вся округа, а через два дня за мной охотились все нихельцы, желая получить в свои руки если не всего меня целиком, то хотя бы мою голову? Очень вовремя для меня была эта охота, особенно с нашим-то грузом…
По нашей легенде, придуманной Ухватом, выходило, что мы — обычные ребята, которые не знают, с какой стороны за меч хвататься, и поэтому никаких героических историй в моём запасе не имелось. Я, например, как будто бы работал в Гренплесе подмастерьем у гончара (я и правда когда-то занимался такой работой, и даже глину от песка на ощупь отличаю). А от меня вдруг требуют рассказов о подвигах?!
Я прокашлялся в полной растерянности:
— Да мы, это… чего уж там…
— Да не стесняйтесь вы! — заулыбалась пышная хозяйка. — Эка страсть-то была! А вы — настоящие герои! Раненых помогали оттаскивать и перевязывать, воду для них носили.
— Подумаешь! Так это ж бабское дело! — ляпнул я, невольно расслабившись. — Ну, то есть… я хотел сказать, что тут совсем ничего такого и нет. Это ж не сражаться тебе — тут же не убьют. А вода — а что вода? Бочку из колодца начерпал, а потом лошадь сама её тащит. Ничего геройского.
Солнышко зыркнула на меня с яростным молчаливым возмущением.
— Так ведь там стрелы летали, как мухи! — всплеснула баба своими крупными руками, тяжко охнув. — И камни ещё швыряли в вас, и бочки горящие… Вот страсти какие — не приведи, Господи! Как же «не убьют»? Запросто ведь убить могло!
— А, вы про это… Ну, наверное, могло и убить. Не знаю, не думал, — смутился я, действительно, так глубоко на эту тему не думавший.
