Командир отряда сопровождения что-то прокашлял мне с шипением, указывая конской плёткой вдаль, всадники дружно заулюлюкали (примерно так же, когда окружали нас и брали в полон), оскалились и стремглав рванули вправо-влево, разворачивая назад. Как-то сразу стало тише и спокойнее — как будто камень с души свалился.
Нам, как я говорил, великодушно дали мешок с припасами в дорогу, но вот только наши родные мешки исчезли сразу же после прибытия в степняцкое стойбище: то ли мальчишки им сразу же ноги приделали, то ли те, кто телегу от мальчишек караулил, — попозже. Но, сохранив головы на плечах, мы за пропавшие сидорки не тужили, хотя там оставались нужные или милые сердцу вещицы: шило, нитки, иголки, платочек от подружки. Безжалостная война отняла у нас всё, что связывало нас с далёким родным домом, и даже изрядно затёрла память. В голове остались только картинки струящейся крови, сражений, крики, горестные дымы пожарищ, тоскливые глаза сельчан, приёмы борьбы и боя, изученные или применённые, да желание иногда напиваться в компании с отвязными девками до умопомрачения.
Милка неторопливо шла в сторону, указанную степняком; покачивалась и тряслась телега. Мы жевали выданные нам сушёные фрукты: приторно-сладкие, вязнущие на зубах, но отдающие кислинкой.
— М-м-м-м-м, — Солнышко даже жмурилась от удовольствия. — Как конфеты. Буду девчонкам своим рассказывать, как ханские угощения ела, будто королева какая.
— Э-э-э-э, да когда ж ты теперь увидишь ещё этих девчонок! — осадил её приземлённый Малёк. — Пока до своих дойдём, пока война кончится, пока в гости соберёшься… Едва ли вообще домой попадёшь когда-нибудь. Да и мы тоже вряд ли.
Девушка мгновенно обозлилась:
— Да чего ты болтаешь! Я свой город люблю и жить в другом до самой смерти не собираюсь! Я там родилась, и отец мой туда вернётся! А где же ещё мне с ним встретиться?
— Ну, ты загадала! — изумился Малёк, не в силах понять очерствевшей душой чужие человеческие родственные чувства. — Его, может, и в живых уже нет. Война людей разбрасывает по всем землям — обратно мало кто вернётся, скорее всего, а тем более пленные: их наверняка в Нихелию угонят, с концами. Брось, не думай: так оно будет легче…
— Дурак! — воскликнула девушка со слезами в голосе, и я, правивший повозкой, услышал сзади звук смачного удара, а потом безудержный плач взахлёб.
Конечно же, дурак. Мог бы сразу сообразить, что нельзя рубить свою солдатскую правду-матку на чуткой девичьей душе. Солнышко хоть и повидала крови побольше нашего, но при этом боролась за жизнь, а мы — за то, чтобы отнимать жизни. Это же надо понимать разницу: у неё совсем другие чувства, она к живому общению тянется, к возврату к мирным будням, где есть родительское тепло. Да, мы по-разному смотрели на вещи: у нас-то с Мальком с родителями отношения не клеились, и нам легче было терпеть издевательства одинокого старика, чем поддерживать с ними семейные узы, но мой друг всё же мог быть и посообразительней… Вот и получил свою честно заслуженную оплеуху.
Миляга по-прежнему шла неизменным шагом, не понимая людских страстей, а летнее солнце припекало всё сильнее. Местность тут была степная, а я понятия не имел, есть ли тут речушки, и по каким признакам их нужно искать. Молодёжь, изжаренная солнечными лучами, прекратила драку и, утомлённая, сидела тихо, сберегая силы.
— Малёк, — сказал я, не оглядываясь, — ты хорошо запомнил того хмыря, которого мы в степи встретили, возле Гренплеса?
— Ну, запомнил, — буркнул друг, подавленный ссорой с подругой.
— Узнать сможешь?
— Да… Ну, наверное, узнаю как-нибудь…
— Если встретишь — убей его. Даже если нам за это будет вечная каторга.
— Тебя не понять никак. То — не убивай, то — убей.
— Поверь мне: так надо. Тогда я не знал кой-чего, а теперь — знаю точно. Этот тип к хану в гости ходил запросто: скорее всего, это именно он ханского сына и других детей до смертной болезни довёл, и как-то сумел его убедить, что во всём виноваты наши местные жители…
— А я-то думаю: почему их женщины ко мне так неприязненно относятся?! — изумилась потрясённая Солнышко. — Злые, как мегеры. Ведь я же им ничего плохого не делала… А оно вот что!
— А разве они тебе ничего не рассказали? — спросил я.
— Какое там! Они наш язык не знают ни бельмеса: мы общались через толмача. Кое-как удалось узнать, когда мальчик заболел, какие признаки болезни у него были. С названиями трав вообще беда: они их по-своему называют, а толмач наших названий не знает — не травник он. Пришлось попросить принести мне все, какие есть, и пальцем показывать, какие нужны для лечения. Потом, вроде бы, стали немножко лучше на меня смотреть, и даже угощали сами.
— Может, ревновали? — усмехнулся я. — Думали, что Хан на тебя запал, и хочет с тобой жить?
— Да ну вас всех! — обозлилась девушка. — Вечно базарите фигню всякую! Мужики тоже мне нашлись, — никак с вами серьёзно нельзя поговорить: у вас только одно на уме…
У меня начало складываться кое-какое понимание ситуации: степняки затаили на нас лютую злобу не просто так. Во время допроса они вскользь говорили про то, что, мол, наш народ принёс им большое горе, но когда я спрашивал напрямую: а какое именно? — они игнорировали мой вопрос, — точь-в-точь, как сам Хан. Очень похоже, что такой бедой они считали массовый мор родных детей от неизвестной болезни, который им принесли, как им казалось, именно люди моего народа. Тот факт, что Солнышко вылечила ханского сына, наверное, только укрепил их в этой мысли. Мда…
Почему я был уверен, что их убедил в нашей вине именно тот человек, которого мы подобрали? Ну, не знаю. Сердце мне так говорило, — твёрдо, без капли сомнения: это он! Но кто же он тогда по национальности? Нихелец? — но Хан очень не любил нихельцев и едва ли стал бы водить дружбу с одним из них. Прямо хоть сейчас беги искать этого незнакомца и вытряхивать из него всю его душу…
Степняки, значит, бросились мстить, но нарвались на нашу выдумку. Быть может, у них появилась уверенность, что, раз сам дьявол показал им свой лик, то мы тут ни при чём? Нет, скорее всего, всё как раз наоборот: они думают, что дьявол с нами заодно, и это он надоумил нас напустить на них мор. Да и хрен с ними: пусть хотя бы побаиваются соваться к нашим и держатся от них подальше. Надеюсь, мы с Мальком их в этом убедили своими ужасными сказками. И также надеюсь, что Хан всё-таки послушает мои слова и казнит своего слишком хорошего друга, буде он заявится к нему в гости ещё раз.
Первый день возвращения из плена я запомнил, как страшный сон: мы изнемогли от жары. Солнышко и Малёк выхлебали бы всю воду, что у нас была, но я свирепо зажал бурдюки, так как понимал, что Милке ещё тяжелее, чем нам, а без неё мы золото не спасём. Я понимал, что родники, реки нужно искать в низинах, но, чёрт побери, степь расстилалась перед нами ровная, как стол: где ж тут уклон, в какую сторону??? И нам нужно держаться на северо-запад, чтобы выйти к своим, а не на уклон… если только они где-то есть, эти «свои». А если вся страна уже захвачена, то тогда как?
