— Чо тут у вас? Кто такие? — он дёрнул бритым подбородком в нашу сторону.
— Да вот, понимаешь, пришли тут городские: мол, Гренплес пал, а мы сами — беженцы оттудова, — пояснил, коротко поклонившись, один из пришедших.
— Как, говоришь, зовут вашего бургомистра? — его глаза стали ещё уже и прямо-таки впились в меня своими змеиными зрачками.
Я слез с облучка, неспешно поклонился, назвал и бургомистра, и Мясника. Мол, первый продолжает занимать должность, а второго — повесили. Рассказал, что пленные занимаются уборкой города от мусора и завалов, но очень неспешно, а мы вот решили на заработки податься в те края, где нихельцев ещё нет.
— И как вы мимо степняков проскочили? — недоверчиво спросил староста, и этот вопрос был дружно поддержан остальными любопытными мужиками.
Я развёл руками:
— Повезло… А вот тут есть деревня, в двух днях пути отсюда, — так там всех поголовно истребили, и трупы лежат непогребённые.
И рукой показал вдоль реки на юг.
Мужики ахнули, осеняя себя знаками Пресветлого. У старосты скулы ходуном заходили:
— А ты не врёшь, парень?!
— Нет, не вру.
Я оглянулся к своим, ища поддержки, — Малёк послушно кивнул.
— Заезжай, — и староста мотнул головой, указывая на дворовые ворота. — Поговорить надо. Рыбак, ты тоже зайди. Остальные могут идти.
И, повернувшись, молча зашёл во двор, отворяя для нас воротные створки.
Возбуждённые событием мужики потоптались немного, торопливо пытаясь выспросить у нас подробности, но я тронул Милягу, торопясь оторваться от толпы, не отвечая на расспросы. Вслед за нами зашёл щербатый кряжистый мужик с полуседыми усами.
Староста заложил на место воротный запор и пошёл в дом, приглашая нас за собой движением подбородка, по пути цыкнув на злобного пса, брызгающего на нас слюной. «Рыбак» замыкал список гостей; пёс его знал и только буркнул ему что-то типа «а, это ты…».
Этот староста оказался гораздо более бесцеремонный, чем тот, которого мы видели перед пленением: он сразу выгнал из дома всех женщин — жену, двух дочек и Солнышку заодно. Кушаний не предлагал (да и время было не трапезное), но усадил нас за стол, покрытый выделанной тонкой шкурой вместо скатерти, из которой можно было бы сделать знатную дорогую непромокаемую куртку. Рыбак остался стоять возле порога комнаты, задумчиво положив ладонь на рукоять здоровущего ножа на поясе.
— Рассказывай ты, — он кивнул Мальку. — Кто таков?
Тот принялся заливаться весенним соловьём: мол, женился я незадолго до начала войны, молодой такой. Пришёл с обозом в Гренплес, охмурил дочку городского стражника — и женился. Тот стражник меня в армию пристроил через знакомого сотника — повоевал малость, пока город не пал. После поражения у шурина, т. е. у меня, отсиделся в погребе, а потом из города мы все вместе, втроём, ушли. Мой тесть, мол, погиб геройски при обороне, тёща умерла за год до начала войны — я её и в глаза не видел, — так что покидать нам в Гренплесе было некого: сами себе хозяева.
Что ж, разбитной Малёк никак не производил впечатления умного шпиона, да и просто умного. Я ж говорил, что в умении придуряться ему не было равных. Мне оставалось только хмуриться, прикидываясь уставшим родственником, который тяготится такой роднёй.
— А чтой-то ты не больно рыжий? — спросил меня недоверчивый староста.
— Это она в мамку, — отвечал я уверенно, помня, что пропавший сотник — отец девушки — тоже особо рыжим не был.
Помня ехидное замечание Хана, мы решили поправить нашу легенду и не прикидываться мирными вениками: как знать, на каких ещё проницательных знатоков можно наткнуться в здешних краях? Мол, я, да, был подмастерьем у гончара, но с начала войны меня запрягли в армию для обороны города, и я успел повоевать вместе с Мальком. И теперь даже знаю, с какой стороны за меч хвататься. А Солнышко как была у нас помощником лекаря, так знахаркой и осталась. И вот мы, горькие сироты, идём искать лучшей жизни и пропитания, прихватив лекарства для лечения людей.
— У нас, такое дело, деньжат не осталось ни шиша, — смущённо признался я. — Ну, когда из города выходили — пару грошиков имелось, конечно. Но только по дороге поиздержались на хлебушек. Мы за еду вам готовы отработать — по хозяйству чего, или подлечить кого…
Я нарочно делал такую интонацию и мимику, чтобы все издалека чувствовали фальшь в моём голосе, но при этом думали, что взятые деньги мы, разумеется, пропили. Малёк радостно мне поддакивал:
— Отработаем!
— А что вы там про деревню с трупами говорили? — спросил Рыбак от порога.
— Совсем всех там перебили, и полностью всё разграбили, — ответил я. — Изо всего железа только один гвоздь и остался, возле кузни. Да пара сухарей. Хоронить их там всех надо: они так и лежат там, где кого убили.
— А не врёшь? Такого зверства мы отродясь никогда не слыхали…
— Мне про то же самое в другой деревне говорили, что раньше степняки сильно не баловали. А потом они на нас этой же ночью напали — мы еле отбились. Они частокол проломили, внутрь ворвались, как звери, — думали, все, конец нам пришёл. Но ничего, отогнали их. Там ещё был такой случай: они напали на пастухов, и перебили их почти всех.
Рыбак понимающе переглянулся со старостой:
— Вон оно как, значит… Везде то же самое.
Нас поспрашивали о подробностях штурма и, разумеется, убедились, что мы, действительно, стояли где-то там, рядом, и немножко помогали. Вот только и на этот раз мы ни полслова не обмолвились о том, что служили в штрафном десятке и даже про общественно-полезные работы не заикались.
— И сколько ж вы нихельцев положили, вояки? — насмешливо спросил староста, а Рыбак согласно хмыкнул.
— Я камнем одного зашиб, когда он по лестнице лез, — ответил я нарочно высокопарно. — И ещё одного ранил. Кажется. И Малёк вроде бы одного достал.
Мужики загоготали. Малёк воззрился на меня с немым изумлением. Я ответил ему предостерегающим взглядом: молчи, не раскрывайся.
— Почему — «вроде бы»?! — друг всё же не удержался. — Точно, достал. Насмерть.
Смех вспыхнул с новой силой. Хм, кажется, эти жители воинов по глазам различать не умеют, в отличие от Хана или Учителя. Ну, и ладно: мы ж мирные люди. В душе.
— А далеко ли отсюда до столицы? — спросил я.
— Ой, уморил, — староста чуть лицом на стол не рухнул. — Да откуда ж вы такие чудики взялись, а? Тут между деревнями — полтора-два дня пути, а деревень этих — я и сам не знаю, сколько. Потом уже леса начинаются. Вот с того места, говорят, до столицы всего лишь неделя пути останется… или две.
Рыбак уже начал хрюкать от безудержного веселья, качаясь и держась за живот, а не за тесак.
Я прикинул, сколько мы топали до столицы, а потом — до Гренплеса: мда, выходило очень даже некисло. А мы как думали? — то на то оно и выйдет; путь, действительно, неблизкий, и крюк мы делаем изрядный.
