— Солнышко моя, ты что?! — вскинулся Малёк и принялся гладить свою подругу.
— Мальчики, я так больше не могу… нападают, нападают, нападают! Я устала… сил больше нет…
Меня словно по сердцу резануло: мы с Мальком могли дойти хоть к чёрту на кулички, но у Солнышко запас прочности уже заканчивался. Мелькнула мысль: быть может, оставить её в следующей деревне? А что: мы своё слово, данное нашему сотнику, исполнили: спасли его дочь от жизни под нихельцами. Если вспомнить, чем кончил Мясник, то, быть может, и от чего-то ещё более страшного. Её там откормят на молоке и сметане, а за её умения на руках будут носить, и нам будет спокойнее.
Я, почти не думая, озвучил свою идею…
Ох, зря, зря! Ребята, не торопитесь никогда молоть языком: лучше сначала сто раз подумайте, тем более — в разговоре с женщиной. Даже если сто раз уверены в своей правоте. А, если тут каким-то боком лямур замешан, — вообще лучше помолчать. Уверяю…
Девушка сразу замолчала, а потом они на пару с Мальком так меня отчехвостили, что я и не рад был своей свежей идее. Кажется, городская барышня вовсе не желала проводить остаток дней в деревенской глуши среди брехливых собак и обнаглевших свиней, валявшихся прямо на тропинках, думая про величину удоя у кур и переживая, почему овцы не несутся в срок: ей это казалось страшнее разбойничьих ножей. Моё смущённое мычание, что, мол, она могла бы работать по профессии, было прервано презрительным фырканьем, что, мол, приёму родов у коров её не обучали. Хм, зачем же так оскорблять крестьянок??? А Малёк, тоже мне друг! — бабёнке своей подпевает. Сказал бы я, какой друг ему товарищ, да ведь эти строки и барышни могут читать…
Ну, хотя бы горшками в меня швыряться не стали — уже хорошо. Если бы мы раскидали золото по ночному лесу, то в столице нас точно бы не поняли.
— Ну, тогда нечего хныкать! — подвёл я итог этого бурного обсуждения.
Больше всего я боялся, конечно, того, что, вот придём мы в столицу, а война — проиграна, и там сидят нихельцы. Но обошлось: Нихелии для решающего штурма сил уже не хватило.
Тем не менее, соваться в город, который, как мы с Мальком прекрасно помнили, кишмя кишел ворами, уличными головорезами и просто прохиндеями, почувствовавшими раздолье в тяжёлое военное время, с телегой, отягчённой золотом, казалось бесспорным безумием. С тяжёлым сердцем я взял из ханской оплаты лечения пару золотых и решил идти в столицу один — добиваться аудиенции у министра финансов, как меня подучил Ухват. А друзья остались в деревне недалеко от города.
Я прошёл городские ворота, назвавшись добровольцем, готовым служить в армии, снял комнатушку в корчме и начал «министерские хождения».
Секретарь, тщедушный хлыщ, едва ли сильно меня старше, кормил меня сказками, что «сегодня министр не принимает», «завтра, быть может», «в отъезде на два дня». Я, что называется, «рвал рубашку», доказывая, что, мол, дело очень важное и касается пополнения государственной казны. Он отмерял меня презрительным взглядом и отвечал, что «никак невозможно».
В корчме, за кружкой пива, я соврал, что мне нужен военный министр, и мне давали советы, что к любому министру попасть можно только после взятки. Иначе, мол, тут никак. Но не давать же взятку золотом, которое сам же несёшь в казну! (Я про него ничего никому не говорил, даже секретарю: боялся.) А моих личных грошей для взятки в военное время маловато будет… Отдать всё ханское золото? А потом жить на что, при военной дороговизне? Но, быть может, и до этого дойдёт…
Отчаявшись, я начал кружить возле здания министерства, пытаясь подловить министра сам лично и выспрашивая прохожих, не является ли финансистом тот или иной богато одетый дядька, выходящий из парадных дверей. Не поймал, но зато поймали меня, как нетрудно было предугадать: крепкие ребята из Службы безопасности повязали меня прямо на улице.
Лёжа на соломе, пропахшей мышами, я мрачно размышлял о том, что для своих лет ночую в застенках Службы безопасности слишком уж часто. Едва ли этой пойдёт на пользу моему здоровью. Читатель, наверное, сразу же подумает, что нужно было сразу топать в это учреждение: оно обеспечит надёжный конвой нашему золоту и доставит его точно по назначению, так что не требовалось крутиться возле министерства сутками напролёт, справляя малую нужду где и как придётся. Я и сам в этом ни капельки не сомневался, но, наслушавшись по кабакам разных горестных и душераздирающих историй, стал железно уверен, что доверять нельзя вообще никому. Да, сохранят. Да, доставят. Но при этом могут объявить, что это их личная заслуга, получить за неё награду, а нас пришить втихаря, как ненужных свидетелей, чтобы их награду не оспаривали. Им — карьера, а нам — сточная канава.
Поэтому я решил придуряться: мол, хотел устроиться на работу поближе к деньгам, потому и искал протекции у министра. На войну я пошёл добровольцем, а мой полк уже не существует — едва ли кто вообще сможет доказать, что я в армии успел послужить. Если моя игра сработает, то меня, как явно слабоумного, обратно в армию закатают, а не на каторгу. Или домой взашей вытолкают.
Поутру меня приволокли в кабинет начальника местной Службы безопасности. Обшарпанная мебель, знавшая лучшие годы, заросшие паутиной давно не беленные стены, зарешеченное окно, чтобы у гостей не появлялось соблазна в него сигануть — всё честь по чести. Некая серая личность — не толст, не худой, не высок, не низок, ни грустен, ни весел, в простом сером гражданском сюртуке. Глянул на меня блёклыми глазами — словно наждаком провёл. Я стоял со связанными руками, перетянутыми кожаным ремешком, из которого никак не выскользнуть, а меня за локти держали два охранника. Мда, никакой интимной беседы не намечается…
— Вы знаете, в чём вас обвиняют? — спросил меня невзрачным голосом хозяин кабинета.
Ну, пора включать дурака:
— Никак нет, господин хороший. Гулял по городу, никого не трогал, мухи не обидел. Повязали, навалили, затащили. Нет, не так: навалились, завязали, потащили. Нет, не так: повалили, затащили, наваляли. Ну, как-то так…
— Давайте обсудим ваши прогулки, — сухо продолжил страж безопасности, зачерствевший на подобных шутках. — Вы служили в армии, разбитой в Гренплесе. Поэтому сейчас, по логике, гулять вы должны или в райских садах, или в Нихелии, или где-то в районе Гренплеса, где пленных используют на каменоломнях. А как вы оказались в столице? И почему никому об этом не сообщили?
Я только рот разинул: вся моя легенда про «сельского» недоумка летела к чертям собачьим. Зато прилетало ко мне обвинение… догадались, читатель? — правильно: в шпионаже. А это грозило даже не каторгой, а пеньковым галстуком.
— Не успел. Хотел сначала на работу устроиться.
А что я мог сказать умного?
«Ну, давай, про голубей спрашивай.»- подумал я с глухой тоской.
— На работу в министерство финансов? Похвальный выбор. А зачем нихельцы приказали вам устроиться именно сюда?
«Вот и началось в деревне утро…»
Я вежливо отвечал, что с нихельцами проблемы своего трудоустройства не обсуждал, а действовал исключительно по личной инициативе. Сбежал из плена во время работ по расчистке взятого города и смог добраться до столицы. Хотелось кушать, поэтому пошёл искать работу.
