Командир городской стражи, комендант, был дядькой под стать Борову — такой же обрюзгший, только краснолицый, бородатый и с густой шевелюрой. Его кожаный доспех вонял конским потом и красовался винными пятнами. Война и его застала врасплох: он тоже бегал дёрганный и растерявшийся.
— Что? Воевать, говоришь? Хорошо, очень хорошо… Нам тут норму дали: сто человек для армии выставить, и где хочешь бери. Хоть сам на войну иди… Оружия в городе — нет ни шиша: с палками нам идти, что ли?! Запас иметь заранее — указаниев не давали, а теперь вот приезжают тут всякие, требуют и повесить грозятся… Ни щитов, ни доспехов — ни-че-го!
Комендант рывком, злобно открыл шкаф из светлого берёзового дерева, достал оттуда глиняный кувшин с узким горлом, ожесточённо вырвал плотную пробку и залпом приложился. От него, впрочем, и так разило вчерашним перегаром. Живительный глоток, похоже, придал ему некоторую ясность мышления:
— Так, вот что, парень. Иди во двор — там как раз идёт запись желающих. А вот оружия — нет, не взыщи, дать не могу.
Во дворе комендатуры толпились весёлые, возбуждённые молодые мужики и парни. Пожалуй, комендант зря переживал: набрать сотню желающих труда не составляло… Я встал в общую очередь.
В середине двора стоял расшатанный, старый колченогий стол, за которым писарь из управы старательно записывал имена на придавленные булыжниками бумажки — чтобы шаловливый ветер их не унёс. Рядом с ним стояли стражники с копьями — защищали писаку от напора бестолковой толпы, а заодно и оценивали добровольцев на пригодность к службе, на глазок.
В нашем городке был такой шебутной мужичок-пьяница, извечный скандалист и борец за правду — он, конечно, не мог упустить такое развлечение и полез записываться. Конечно же, злые стражники его забраковали и отпихнули древками. Мужичок начал разводить лишнюю шумиху, и его вытолкали уже другие желающие, да ещё и пинка дали, да так удачно, что наш горе-защитник плюхнулся в мелкую лужицу после недавнего дождичка, заодно измазавшись конской фекалией. Публика заржала.
— Эх, люди! — голосил юродивый. — Я же со всей душой пришёл, за ради Отечества пострадать! Что же вы такие злые, а?
И он заплакал, мелко подрагивая, раскачиваясь, наматывая сопли на тщедушный кулак, так и не встав из лужи.
— Давай, следующий! — заорал стражник. — Не задерживай! Как звать?
— Ермин…
Вот это да! А этот куда лезет?! Ему же только лопухи рубать можно доверить, даже к крапиве подпускать нельзя — «ранения» получит…
День прошёл весело. Нетрудно догадаться, что записываться пришла почти вся школа боевых искусств. Даже Малёк пришёл, со своей извечной развязной ухмылкой. Хотя какой малёк — этот Малёк в тот год был уже в числе самых старших учеников школы, признанный авторитет, усатый, но только вот ростом так и не вышел, поэтому эта кличка привязалась к нему намертво.
Парни радостно переговаривались, встречая знакомых и обсуждая с ними скорую войну. Кто-то догадался и сбегал, куда надо: по кругу пошли глиняные кружки с дешёвым, кислым вином, которое мы пили без закуски. Многие не верят, но я впервые попробовал вино именно в день записи добровольцев. При этом назюзюкался знатно: еле-еле до дому дополз, и ночью наблевал полведра. Как ни странно, но родители мне ни полслова не сказали, только вредная сестрёнка хихикала.
В памяти остался смутный калейдоскоп лиц, молодых и не очень, возбуждённых и весёлых:
— Меня жена отпускать не хотела. Дура, говорю, это ж ненадолго: до осени управимся…
— Да куда ж ты лезешь, салага?!! Чтоб сделать солдата — двоих, как ты, нужно!
— Меня мамка не пускает. Если убьют, говорит, то домой можешь не возвращаться!
— А скоро выступаем?
— Через две недели, говорят. Раньше никак не можем…
— Нет, отец, староват ты… Иди домой. Да иди ж ты, не зли меня! Я, что ли, твоё оружие таскать за тобой буду?!
— С нашей улицы многие уже записались…
— Эх, обидели вы человека, люди! А ведь я ж от чистого сердца помочь стране хотел!.. Дайте выпить, ребята, а? Душа у меня сегодня болит…
— Уйди — не воняй тут!
Выступать мы собирались недели через две — как начальство скажет. Я, конечно, простился с Учителем. Он кивнул мне в сторону своего дома — зайди.
Его жильё я знал досконально, так как неоднократно тут и полы мыл, и воду таскал. Учитель прошёл в спальную комнату, помолился в угол (наверное, это была всё-таки молитва, но, возможно, и просто некий набор торжественных фраз), снял со стены меч и протянул мне:
— Возьми это, воин. Теперь он твой.
И он — вот чудо! — при этом ещё и поклонился мне.
— Никак не могу! — запротестовал я. — Это же ваш, Учитель! Вы его ни разу даже и не использовали — наверное, очень дорогая штука?
— В нашей стране мужчина не может отказываться, когда ему дарят оружие. Это для нас является смертельным оскорблением.
Я тотчас взял протянутый меч и низко, как мог, поклонился:
— Благодарю Вас, Учитель, от всего сердца. Что я могу ещё сделать для Вас?
— Только одно: вернуться с войны живым и без позора.
— Конечно, вернусь! Вы же меня хорошо выучили!
— Выучить войне вообще никто не может, воин. Можно научить человека сражаться с противником, но выучить войну невозможно, не повоевав. У тебе будет совсем другая учёба…
Я ещё раз поклонился, так как не знал, что сказать.
— Ты у меня — один из лучших учеников. Я уже стар, и не успею встретить другого, хотя бы равного с тобой. Дети мои остались на далёкой родине, и никто им это оружие не передаст.
Вообще-то, давным-давно придумали почту, но я попридержал язык за зубами: вдруг с их страной почтовой связи нет?
— Спасибо, Учитель. Я обязательно вернусь и обо всём Вам расскажу.
Он покачал головой:
— Мы больше не встретимся, воин. Я это чувствую.
— Почему это? — я запротестовал. — Вы что, хороните меня, что ли?! Конечно, встретимся!
Он грустно улыбнулся:
— Твои дороги будут далеки и трудны… Нити наших судеб не пересекутся больше. Иди, воин. Прощание не должно быть долгим.
Во дворе школы я восхищённо рассматривал полученный подарок, окружённый любопытными мальчишками. Гибкий, с воронёным отливом, хорошо сбалансированный — прямо-таки сам так и тянет руку рубануть что-нибудь. Рукоять — из гладкого дерева какой-то красной породы, пропитанного потом прошлых владельцев, с выемками для пальцев. На гарде — витые узоры и замысловатая чеканка. Драгоценных камней нет, но ведь и Учитель наш не был там князем каким, чтобы получать подобное оружие. К тому же, в настоящей мясорубке все эти каменья наверняка повылетают от ударов и встряски.
Я пару раз взмахнул мечом, с тонким свистом рассекая воздух. Мальчишки восхищённо застонали.
