— Понятно. И что вы такого натворили?
Он тоскливо глянул на ночной речной берег, как будто тот обязан был дать ему спасительную подсказку. Не дождался: река тихо молчала, дыша на нас зябкой прохладой.
— Жрать хотелось — вот мы и ограбили склад институтской столовой. Разоблачили нас и отчислили. А нам тут же сразу и повестки в зубы: мол, стране добровольное народное ополчение нужно — Родина в опасности.
— Что это такое за «добровольное», которое по повесткам? — поинтересовался я.
— А сам не видишь, что ли? — нахамил он мне, кивнув в сторону нашего бивуака.
Вижу, что выжить нам будет трудно, если что. Уж очень интересная команда у нас собралась — один другого круче.
Кстати, а какова у нас общая картина на выживание???
Мы расположились не на голом месте: вдоль берега выстроили палисад, почти в рост человека. Этот частокол выглядел гораздо более солидно, чем тот, что мы обороняли в степи, сделанный из кривого, чахлого ивняка: дубовые столбы, врытые впритирку друг к другу без зазоров. Правда, столбы тут стояли неошкуренные, а такие быстро гниют, но ведь не десять же лет нам тут торчать…
Таких палисадов имелось три линии. Ерунда, но ведь здесь не ожидали удара больших сил, а отбить полтьмы (т. е. 500 человек) сил вполне хватит, — даже с лопухами в первой линии.
Покумекав и так, и эдак, я заявился к нашему десятнику:
— Господин децирион, имею честь доложить: нам нужно сделать дополнительное укрепление.
Этот десятник, по счастью, оказался не таким упёртым отморозком, чем тот, что командовал нами в Греплесе. Но, тем не менее, и он не рвался признать мои стратегические таланты:
— Чо за фигню ты сказал? — спросил он меня лениво, не отрывая зад от земли и продолжая жевать стебелёк моровки, откинувшись спиной на палисад.
— Нужно в промежутке между палисадами сделать в два ряда забор из заострённых колышков, навстречу нападающим…
И я опять, как в Гренплесе, начал на пальцах показывать, что имел в виду, и даже шагами отмерять расстояние между частоколами, показывая, где именно нужно установить эти два ряда заграждений. На меня уставились все бойцы нашего десятка, и даже соседи, в том числе и те, что были разделены от нас палисадом: они выставили свои хари поверх частокола и с любопытством слушали наш спор, заранее показывая нам своё отношение: мол, что взять с пропащих, во всех смыслах, бедолаг?
— И чо? Поможет, что ли? — насмехался десятник.
— В степи делали именно такие заграждения — я сам видел.
— И чо? Ты сам-то видел, что помогло?
— Сам не видел, но ведь там такое делали не прикола ради: у них опыт имелся, в сотни лет войн.
— Ты что, умнее всех, что ли? Раз начальство не приказало, то и нефиг тут изгаляться.
— Начальству вообще пофиг, выживем мы тут или нет, — возразил я. — А я хочу пожить чуть подольше. А вы, господин децирион?
Десятник, прикинув и так, и эдак, а заодно учтя и то, что он сам лично топором махать не будет, милостиво согласился дать мне шанс организовать ему продление жизни выше полевой нормы. Даже мизерная надежда на выживание творит великие чудеса: уже на другой день мы стали обеспечены нужным шанцевым инструментом марки «колун» из обоза.
Так как мы стояли к реке ближе всех, то начали делать «волшебные» колышки из того же самого ивняка, что и южные жители. Наш десяток не был счастлив от того, что стал вдруг загружен больше других, но бойцы, зная мою «вину» в таком положении дел, помалкивали: Малёк — из понимания, Профессор — из уважения, уголовники — «по понятиям», так как я убил среди них самого авторитетного и возвысился над ними, сам того не желая.
Я обдирал кору у молоденьких веточек и связывал ею изготовленные колышки. Делал так: сначала эти колья клал рядком на землю, на расстоянии в две ладони друг от друга, потом поперёк них укладывал две жердины, и уж затем увязывал колья с поперечными жердями. Сначала выходило неуклюже, а потом — ничего, приловчился.
Увязанный десяток кольев я называл «штакетником», так как его, при желании, можно было бы использовать вместо обычного заборчика. Только в заборе отдельные звенья нужно ставить вплотную и вертикально, а мы их крепили под углом и с промежутками, чтобы, в случае чего, наш десяток мог бы просочиться между ними и потом укрыться за второй линией палисада, которую тоже установили не сплошной.
И вот, когда я под торжественное молчание увязывал последнее лыко, связывая последнее сделанное нами звено «штакетника» с подпорным колышком, к нам заявился адъютант от командующего и повелел убрать нахрен оба поставленных нами ряда, и все «палки» сжечь. Ну, скажем, явился не позолоченный хлыщ от командующего, конечно, — это я хватил, а всего лишь пыльный гонец от нашего сотника-центуриона, но сам приказ шёл «с самого верха», и гонец со всем возможным гонором пытался нам это донести.
Мы его убить были готовы, да и десятник наш вовсе не горел желанием рушить такую красоту.
— Зачем такой приказ? — хмуро поинтересовался наш небритый начальник.
— Эти колья мешают патрулированию между палисадами! — фальцетом выкрикнул посланный, почти мальчишка.
— Да с фига ли?! — десятник широко развёл руками. — Цепочкой вполне пройдут. А нам всё какая-никакая лишняя защита.
— Мне рассуждать не положено! — раздражённо тявкнул этот желторотый щенок. — Мне приказ передать велено! А невыполнение приказа в военное время — трибунал!
Пацана прямо-таки распирало от гордости за своё право командовать. Крыть нам было нечем. Десятник фыркнул густой соплёй и отплюнул её так, резко мотнув своим лысым черепом, что она долетела почти до реки. Гонец опасливо проводил взглядом этот ловкий плевок. Мы — тоже, все такие задумчивые.
— До утра вам срок! — выкрикнул пацан петушком и поспешно удалился прочь, от греха подальше.
— Да пошёл ты… — тепло напутствовал его наш десятник.
— Чё вылупились?! — гавкнул он уже на нас. — Разойдись! Завтра утром и начнём… бога душу мать!
Вот зря он Бога задел… ох, зря!
— Подъём! Подъём! — сквозь блаженный сон донёсся до меня рёв нашего отца-командира, и я никак не мог сообразить, откуда взялся этот знакомый голос, так как мне снилась Хелька, а вовсе не наш славный полк.
Однако, выучка Учителя и некоторый опыт пребывания в штрафном десятке научили меня вскакивать быстрее, чем соображать. Я краем глаза успел заметить, что Профессор получил пинок под рёбра, а мои руки в это время сами по себе схватили щит и меч, заодно напялив шлем на голову.
Студента ударом здоровущей ноги отбросило на палисад, и его тело отскочило от него, как мячик от стенки. Он вылупил на меня мутные, бессмысленные спросонья глаза, а я, спасая его от новых ударов, отрезал его своей спиной от десятника и заорал уже сам:
— Просыпайся, мать твою!.. Сгоришь ведь!
