— И оружие своё пропили, заодно уж, — догадался я.
— Так это давно уже. И не пропили, а честно в кости проиграли. У нас, кошгарцев, примета есть: коней и оружие пропивать никак нельзя — иначе потом всю жизнь удачи не будет. Поэтому мы и коней не пропили, а проиграли. Так ты дашь или нет?
— Да пошли вы… сам лапу сосу, как скворог зимой. Поэтому и в армию иду.
Мой некоторый армейский опыт говорил мне, что на войне главное — не попасть в списочную численность подразделений с нулевой ценностью человеческой жизни. Глядя на тех, кто пришёл записываться в ополчение, я невольно впадал в уныние: будь я генералом, то отправил бы этот распоследний сброд в самую кровавую мясорубку, чтобы его поскорее прикончили — и с глаз долой. Но выбирать не приходилось.
Итак, я снова оказался в армии.
Прошло два года, о которых и рассказать-то нечего, кроме того, что перед моими глазами прошло несчётное количество людей, несколько десятников и два сотника. Вроде бы и армия у нас набралась не бесконечная (я слышал, что её численность была всего-то несколько десятков тысяч человек, — меньше ста), а Малька я встретил только в конце второго года.
Меня измучили не столько сражения, сколько строительство оборонительных сооружений. Как только нас приводили на новое место — всё начиналось сначала: мы копали траншеи, ставили в них столбы с заострёнными вершинами, т. е. возводили палисады. Перед палисадами потом устанавливали под углом скреплённые меж собой колышки из тонких жердинок — и это тоже была наша работа.
Эти дополнительные колышки — выдумку кошгарцев — ставили явно с учётом опыта обороны брода, в которой я участвовал. По сути, моя идея претворилась в жизнь, а мне с этого не перепало ни ломаного гроша. И даже более того: мне Малёк рассказал, что командующий после моего ранения очень интересовался, кто же был такой умный, что сумел задержать удар нихельской конницы, не дал ей быстро очистить пространство между первой и второй линией палисадов, и что для этого пришлось сделать?
— И что? — жадно спросил я.
— Наш десятник сказал, что это он придумал, и сам нас заставил такие колышки мастрячить. Ну, генерал и выплатил ему десять золотых.
— Вот сволочь!!!
— Зря ты так, — возразил друг. — Ты ведь всё равно был ранен, и тебя увезли. Если бы эти деньги тебе назначили, то ты их всё равно не увидел бы: украли бы их, и подпись подделали. А так они нам достались: десятник нас три дня на них поил, пока мы с ног не свалились. Хороший он мужик оказался, с понятиями.
В наёмники я так и не поступил. Однажды мимо нас проходил один из таких отрядов ловцов удачи — я, лишь мельком глянув на них, внутренне содрогнулся: они выглядели, как отмороженные бандиты! Наглые морды, издевательские ухмылки, подначки в нашу сторону («Эй, деревня, чо такие мрачные?!»), расслабленная походка прожигателей жизни — и вот среди ТАКИХ мне служить?! — благодарю покорно! Кроме того, среди них явно выделялись иностранцы своим чужеземным акцентом и чуждыми манерами — на их фоне даже узкоглазые степняки казались своими в доску парнями, так как я всё же пожил среди них недельку и пообвык.
И в «волчью стаю» я тоже не попал, хотя мне довелось разок сходить с ними на одно романтическое дело по штурму осаждённого замка. Но по итогам боя их командир начал на меня выдвигать претензии, что, мол, я затерялся где-то и оторвался от них. Я возразил, что меня самого бросили, и я спасал из замка двух девушек, на что последовал презрительный ответ, что для «настоящего волка» главное — не отрываться от стаи и слушать только своего командира, наплевав на всех баб, кто бы они ни были. Мы поцапались на ровном месте, и разговор о своём приёме в этот отряд я даже не начинал, а с другими «волками» судьба меня не сводила.
Слабое сопротивление Нихелии объяснялось легко: ей в спину ударила Божегория, решив, что её соседка измотана, и можно будет у неё отныкать землицы почти даром. Кажется, нихельцы на нашей территории только то и делали, что пытались уйти с неё, не потеряв лица. Пожалуй, штурм замка с девицами, о котором я говорил, был наиболее ярким событием: он стоял в междуречье с плодородными землями, и Нихелия сделала отчаянную попытку его удержать.
За два года мы вытеснили врагов обратно за границу, и я начал прозябать на случайных заработках, — даже курьером, т. е. мальчиком на побегушках. Перевозил и почту, и посылки, в отчаянии надеясь угодить в засаду лесных разбойников, чтобы отвести на них свою душу, но бандиты, как на грех, на меня не нарывались. Почту, видать, уважали, так как грабёж почтарей карался смертной казнью без права апелляции.
И вдруг пришла неожиданная весть: Нихелия набирает желающих послужить у неё в наёмных войсках. Требования к кандидатам оказались просты: иметь боевой опыт и свою лошадь. То ли я совсем одурел на мирной работе, то ли вина пил слишком много, то ли оба сразу, но, что называется, на этот зов побежал я вприпрыжку. В глубине души притаилось слабое утешение, что, мол, наёмники на лошадях — это совсем не то, что пешие: эти не должны быть такими отвязными головорезами, что я видал когда-то. Лошадка — это же божья тварь со своей душой, и ей не могут владеть придурки. На почтовой службе я закрепил свои знания по работе с конями и верховой езды совсем не боялся. Клюнул, что называется, по самые гланды. Господи, какой я был тогда наивный салага! — ещё и Малька за собой потянул…
По моему совету он купил дом в том же городишке, где я прозябал: от столицы — недалеко, а цены — приемлемые. Купил и зажил там со своей Солнышкой, родившей ему малютку сына. А я стал ему верным собутыльником.
Разумеется, новость о наборе наёмников следовало обсудить со всей серьёзностью. И с кем же мне её обсуждать, как не с лучшим другом? — и вот я, подфранченный, подхожу к их забору. Я же знаю, что Мальку мирная жизнь обрыдла не менее моего: частенько он мне за кружкой изливал то, что у него накипело…
Забор у Малька стоял невысокий. Вообще, можно сказать, не имелось у него забора: так, ивовая плетёная изгородь, изрядно подгнившая и покосившаяся. Поэтому я без труда разглядел, как у него во дворе на весенних грядках пашет Солнышко, согнувшись в заманчивой позе.
— Эй, хозяева, дома есть кто-нибудь? — позвал я фальшивым голосом.
Солнышко тяжело разогнулась, подпирая поясницу, и недобро уставилась на меня тяжёлым взглядом:
— А, гость дорогой, явился — не запылился…
Я с некоторой грустью наблюдал, как наша пышечка Солнышко в семейной жизни быстро превращалась в краснолицую толстуху с могучими руками. Вон сколько у неё уже седых волосков после нашего степного похода… и после многочисленных случаев, когда её муженек приползал домой на карачках — не без моей помощи. Не в том смысле, что я ему помогал ползти, а в том, что помогал напиваться.
Мне стало совестно: она в этом городишке стала уважаемым человеком, и местные жители уже не понимали, как раньше без неё болели и рожали. Я подозревал, что дело тут не в великих талантах нашей подруги, а в том, что она по натуре своей жизнерадостная хохотушка, и само её присутствие облегчало страдания несчастных. А муженёк у неё… того… безработный сейчас. И ведь, вроде бы, нахлебником быть не хочет, а работы для него подходящей нет. Да и у меня — работа, что ли, для мужика? — так, грошики на пиво.
