Оказалось, что да: всё было организовано не по-детски. И никаких тебе условий драться поосторожнее, без травм, как требовал наш Учитель, не желавший растерять учеников за неделю. Мы с Мальком на этом народном празднике выглядели как ходячее недоразумение: и возрастом мы тогда ещё не дотягивали, и трупов на нашей совести имелось явно поменьше, чем у иных участников. Я даже перекинулся парой слов со своим другом: мол, не погрешим ли мы против своей совести, участвуя в этих явно живодёрских состязаниях? — Учитель ведь не велел нам убивать людей просто так, ради самоутверждения. На что Малёк ответил: раз тут такие правила, то почему нет? видать, очень сильно ему хотелось подзаработать побольше…
Но неужели эти барышни, такие тонкие и изысканные, будут смотреть, как тут проливаются вёдра крови?! Вот этого мне никак было не понять. Да, их присутствие, как я почувствовал, определённо возбуждало наёмников, готовых рвать и метать ради их единственного благосклонного взгляда, но неужели они будут спокойно смотреть, как людей, живых людей, на их глазах будут потрошить, словно свиней на бойне?! — вот именно ЭТО мне казалось тогда непонятным и невероятным.
Но солнышко светило, и травка зеленела. Время подошло, и начальники дали отмашку на старт состязаний.
Зазвенело железо, послышались стоны и предсмертные вскрики. Очень мало кто проявил виртуозное мастерство во владении оружием: наёмники тупо рубились, надеясь, что противник окажется физически слабее или быстрее выдохнется. Но зато каждое ловкое движение поощрялось снисходительными аплодисментами уважаемых мужей и восторженными вздохами их женщин — жён, любовниц, сестёр или дочерей.
Поверженных бойцов быстро утаскивали за руки — за ноги, и выходила следующая пара. Я не мог не отметить про себя эту нихельскую педантичность и организованность; однако, пришёл и мой черёд.
Я, как человек неженатый, позволил себе покрасоваться перед нихельскими женщинами: я нарочно повернулся в их сторону, раскинул руки, словно желая обнять их всех и сразу, улыбнулся от уха до уха, поклонился и только тогда обратил свой снисходительный взор на своего «варвара». Эта нехитрая уловка сработала: мой противник, явно не специалист по тонкому обольщению, мгновенно рассвирепел, как кабан на весеннем гоне, и бросился на меня, сломя голову, замахнувшись своей страшной секирой.
Уйти от первого удара было делом несложным: я пригнулся, и смертельная сталь свистнула у меня поверх головы. А вот потом мне пришлось понервничать: мой противник рубил и сверху вниз, и справа-налево, и слева-направо. Причём, рубил так, что его не очень-то и заносило силой своего же удара: его удары шли по замкнутому контуру — вот, казалось бы, лезвие идёт вправо, но, завершив свой путь и описав дугу, возвращается назад. Топор этого «варвара» выписывал и круги, и восьмёрки, а я только и делал, что уворачивался, ивсе мои выпады походили скорее на жесты отчаяния, чтобы выиграть время, — несколько мгновений, чтобы перевести дух: противник либо отбивал их веерной отмашкой топора, или легко, с животной грацией уклонялся, явно сберегая свою шкуру от лишних порезов.
Меня, ко всему прочему, неприятно удивляло, что красивые барышни явно симпатизируют «дикому варвару», встречая его удачные приёмы поощрительными писками. Прямо-таки коробило. Я понимал, что это — совершенно недопустимо для воина, но ничего не мог с собой поделать, никак не мог сосредоточиться только на схватке и отстраниться от прочих красок мира. Злился и из-за этого ещё больше терял ситуацию.
«Сделай два шага назад! Возьми себя в руки, безумец!»- Учитель ворвался ко мне в голову, как ураган, вычистив напрочь все мысли, и я, совершенно обезволенный, торопливо отступил, так как сражаться в таком состоянии — верная смерть.
— Что, струсил, сопляк? — презрительно выдохнул на меня соперник. — Так и скажи — и ступай себе на травку, отдыхать!
Наёмники уничижительно засвистели, заулюлюкали; барышни звонко захохотали. Мужчины тоже насмешливо загомонили, бросая едкие реплики что-то про маменькиных сынков, сбежавших на войну.
Я глубоко вздохнул, крутанул мечом — тело слушалось меня, став сильным, послушным, гибким. Все посторонние шумы слились в неясный гул, совершенно не мешавший. Остался только я — и этот недоумок, возомнивший себя топорным виртуозом.
Я зашагал к нему навстречу пружинистым шагом, глядя ему прямо в глаза. Он сделал обманный замах, как будто собираясь нанести удар под основание шеи, а сам резко присел и рубанул меня по ногам. Ну, уж кто-кто, а дровосек-то меня не подловит — я легко подпрыгнул, не сбиваясь с шага, и в воздухе, не касаясь ногами земли, нанёс ему удар сверху вниз по голове, немного повернувшись назад. Вот и всё.
Я опустился на землю, пробежав ещё несколько шагов, пока не остановился. Враг остался сзади, но я понимал, что он мне уже не опасен, и поэтому позволил себе покрасоваться, демонстративно не оглядываясь и разведя руки в стороны, как будто пытаясь сохранить баланс равновесия после этого удара. После этого я картинно сделал отмашку назад, повернувшись лицом к «варвару», и издевательски поклонился поверженному телу. Зря он шлем не надел…
Я сорвал пучок неутоптанной травы и, вытерев лезвие, испачканное кровью, опустил меч остриём к земле. Стало тихо, — хоть мух слушай. И чего это они все? — покойничков не видели, что ли? Слава богу, мы дрались не первыми, и эта поляна успела познать и вкус крови, и тяжесть упавших тел, и стоны. Двоих явно насмерть зарубили. Правда, никто противнику мозги на траву не вытряхивал, но ведь мы сюда не бабочек ловить пришли, не так ли? Не я же придумал правило боёв без правил — я и сам мог безногим остаться.
— А-а-а-х! — послышался надрывный женский стон, и одна из гостей стала валиться, как тряпичная кукла.
Подружки подхватили её, аккуратно уложили наземь и закудахтали над ней, как перепуганные клушки. Про поединки все сразу позабыли напрочь — к упавшей поспешили мужчины. Наш командир полка встал, одёрнул мундир, окинув поляну и меня тяжёлым взглядом, но сказать ему было решительно нечего. Бургомистр вежливо с ним попрощался и, раскланявшись, поспешил руководить устранением происшествия. Потерявшую чувство девицу подхватили и мигом отнесли в сторону; вскоре одна из карет тронулась прочь, в город.
Праздник оказался испорчен, и публика быстро рассосалась. Я стоял совершенно растерянный и не знал, в чём моя вина. Командир полка зыркнул на меня волком и повертел пальцем у виска — я ещё более растерялся.
Мало-помалу смятение улеглось, и даже осталось несколько зрителей из штатских. Поединки продолжились, и количество претендентов, как вы понимаете, в итоге сократилось ровно вдвое. Те, кто поумнее, не доводили дело до крови и сдавались, сознавая свою слабость: бросали оружие и поднимали руки. Более горячие получили раны, а трое оказались, как вы понимаете, в полных дураках, т. е. покойниками.
Мы с Мальком прошли во второй круг, да только вот рылом не вышли: оказывается, полагались ещё и конные состязания, а мы конники были аховые: откуда бы к нам пришёл такой опыт? Требовалось на полном скаку попасть остриём копья в подвешенное на суку кольцо — мы из трёх попыток не попали ни разу, провожаемые повальным смехом. Поставили кувшины на шестах — мы разбили только по три штуки, а бывалые наёмники перебили их все до одного. С полным позором нас отправили в лагерь…
