— Эй, ты, давай к Лейтенанту!
— А?! Что?! — я спросонья пытался сообразить, за каким лешим кому понадобился.
— К Лейтенанту топай, живо! — и десятник, пнув меня, лежачего, под зад, показал рукой на шатёр командира полка.
Я, познав штрафную службу, безропотно подчинился.
В шатре, кроме Лейтенанта, никто не маячил. Видать, и впрямь уважаемый он был человек. Я вытянулся и отрапортовал: кто такой и какого чёрта заявился. В груди словно холодные змеи копошились: ой, припомнит он мне сейчас злосчастный поединок…
— А, пришёл, артист… учудил ты, конечно, знатно!
Лейтенант сидел за столом, накрытым картой, как скатертью, на которую небрежно облокотился. Карта лежала вся в винных пятнах и каплях свечного воска.
— В чём меня обвиняют? — спросил я раздражённо. — Что действовал излишне жёстко? Так ведь и со мной не церемонились. Я не хочу жить безногим, и без головы — тоже не хочу.
— А ты умный. Слова вон какие знаешь. Тебе бы немного конную выучку подтянуть — и цены бы тебе не было.
— Вы меня для этого разбудили? Чтобы сказать именно это?
— Не только. Ты же ведь мог закончить дело простым ранением — на кой тебе ляд потребовалось убивать этого придурка?
— Не мог! Сами попробуйте, когда на тебя так топором машут.
— Пробовал я. Много раз. И знаю, КАК это делается. Я же ведь по почерку вижу, у какого Учителя ты учился. Он каждый день учил вас не убивать зазря. И меня когда-то этому учил… давно уже.
Я внутренне поразился. Но упрямо молчал. Конечно, я мог рубануть Варвара по плечу, по руке, но в меня как будто сам Нечистый вселился и направил мой удар именно по его голове. Однако, такое объяснение уронило бы меня в глазах этого матёрого волка, едва ли склонного верить суевериям.
— Всегда надо понимать, кого ты убиваешь и какого чёрта, — наставительно внушал мне этот страж державы. — Этот твой «дровосек» состоял в любовниках весьма знатной и влиятельной дамы, а ты его распотрошил на её же глазах. Зачем тебе её ненависть? Женщины бывают злопамятны, а уж эта особа — особенно.
Лейтенант говорил на нашем языке вполне свободно: трудно понять, что он — иностранец. И светский политес знал очень хорошо — такого человека не грех и послушать. Я стал весь внимание.
— И ладно бы только она, — задумчиво продолжал мой ночной собеседник. — Этот джентльмен перепробовал практически всех дам этого несчастного города, и везде — заметь, везде! — пользовался шумным успехом и страстной любовью. Ты что, возмечтал встать на его место? — поверь, не тот у тебя шарм: салага ты ещё. И, потом, он — отпрыск старинного дворянского рода, а ты кто такой?
Я был сыном жестянщика и белошвейки, но отвечать не стал.
— Это ведь надо уметь: переспать со всеми, и никого не обидеть! Эти дурочки похвалялись друг перед дружкой, кто из них чаще с ним спал и в каких позах,…- сказал Лейтенант, задумчиво постукивая кончиками пальцев по грязной карте.
— А как же их мужья? — спросил я, совершенно подавленный.
— А что мужья? У них свои любовницы есть, так что они уж точно не обделены. У нашей аристократии весьма свободные нравы: отцы не очень-то переживают, с кем крутят шашни их дочурки. И они с покойничком тоже крутили — слава Пресветлому. Так что, дружок, можешь смело считать, что вся женская половина этого города — у тебя во врагах. Война и так много героев-любовников покосила, а тут ты ещё взялся, — не пойми, откуда. Так что советую по улицам без острой надобности не шастать. Не надо… Или родственники убитого для тебя убийцу наймут, или кто из обиженных женщин — это уж точно.
Разговор подходил к концу. Я, не дожидаясь, пока меня попросят выйти вон, спросил:
— Имею честь полюбопытствовать: кто тот мужчина с белым воротником, в сером камзоле, который с бургомистром в одной карете разъезжает? Мне он показался знакомым.
Сказать, что я Лейтенанта удивил, — значит, не сказать ничего. Он уставился на меня совершенно изумлённый, разглядывая так, как заморское чудо:
— Неужели даже иностранцы знают нашего Красавчика?! Откуда?!
В его голосе звучало столько вальяжности, что я сразу же поверил, что Лейтенант нашего знакомца не считает шпионом. Более того: я без труда уловил в нём и неприязнь, почти вражду. Мне в чужой стране до зарезу требовался союзник, тем более — из державников, и поэтому я, рискуя, выложил собеседнику вообще всё: когда и где мы этого Красавчика повстречали, и что думал Мясник про его золотые монеты. Рассказал и то, что наш попутчик исчез совершенно невероятным образом: в чистом поле, в овраге, что невольно делало слова Мясника о нечистой силе не лишёнными оснований.
— Мы тогда думали, что он — нихельский шпион, — честно сказал я.
— Возможно… Только не в том смысле, в каком вы думаете. Я этого Красавчика встречал в разных городах, и везде было одно и то же: никто не знает, где он родился, и кто его родня, откуда у него деньги. Зато все охотно с ним дружат: и бургомистры, и парикмахеры, работающие для аристократии. Приятный собеседник и дамский угодник. Идеальная фигура для выявления дворянских заговоров и прочего инакомыслия.
— Он в нашем Гренплесе тоже инакомыслие выявлял? Или всё же слабые места обороны?
— Хотел бы я знать, с кем он в вашей стране дружил…
— А давайте спросим? Вот возьмём за глотку в тёмном закутке — и спросим. Если что — мы с другом вас подстрахуем.
Лейтенант снова забарабанил пальцами нечто задумчивое.
— Ну, так как? — не выдержал я долгой паузы.
— Вот сижу, думаю: зачем мне идти под суд из-за каких-то пришлых прощелыг из недавней вражеской страны? Похищение человека, пытки, тяжкие телесные повреждения — я ничего не забыл? Или вы заодно и убийство мне посоветуете, чтобы все концы в воду? Если он окажется, вдобавок, тайным сотрудником Стражей державы, то меня тогда, заодно, и звания лишат. Посмертно. Без пенсии жене и детям.
Он сказал это так солидно, так веско, что я сразу же почувствовал себя рядом с ним жалким мальчишкой. Конечно, этот опытный державник законы знал получше моего, но ведь не законом единым жив человек, но и правдой тоже…
Конечно, как можно надеяться, что в чужой стране чужой тебе человек сразу же согласится вместе с тобой руки марать?
— Ради справедливости, — сказал я. — Нельзя позволять проходимцам мутить воду в твоей стране. Если он божегорский шпион, то что тогда? Вы будете утешать себя, что законы нарушать нельзя, и вы остались чистым?
Он был всё-таки патриот, этот офицер с грустными глазами. Я явно задел его за живое, но он в тот день не пожелал развивать щекотливую тему и отправил меня спать, как провинившегося ребёнка.
— Ну, что?! — жадно спросил меня Малёк, когда я вернулся к нашей замызганной палатке.
— Этот наш старый знакомый умеет выбирать себе друзей… — ответил я туманно и только рукой махнул. — Нам до него никак не добраться.
