Забава удалась: вербовщик был в восторге. Десятники тоже лыбились уважительно и по одному вложили мечи в ножны.
— Слушай, дед, а давай возьмём тебя десятником, — предложил вербовщик. — Обычно мы десятника утверждаем после того, как присмотримся к людям, а ты себя сам показал. Жалование тебе будет побольше, а работать будешь поменьше. Как раз для тебя должность…
Я согласился: по большому счёту мне было всё равно, так как мне нужны были не деньги и не должность, а бумага, контракт, — для прикрытия проживания. Писака вытащил бумагу из-под камня, потребовал мою подорожную и переписал из неё моё настоящее имя и кличку.
— Клёст, клёст, — он задумчиво пожевал кончик размочаленного гусиного пера. — Уверен, тебя тут будут называть «дедом». Подписывай…
Я черканул там, где было указано, засунул свой экземпляр контракта за пазуху и повернулся уходить.
— Стой, ты куда?! — окликнул меня вербовщик.
— Поживу пока в городе, — я пожал плечами. — Придёт война — позовёте.
— Слушай, ты подписал контракт! — разгорячённый писака даже привстал из-за стола. — Всё, сейчас твоя жизнь целиком и полностью — собственность Его Величества короля Божегории, — да продлит Пресветлый годы его жизни и правления!
— Я и не спорю. Сказал же: будет война — приду.
— Ребята, держите его: он не понимает! — взвизгнул вербовщик, вскакивая и опрокидывая свой стул.
Передо мной сомкнулась стена хмурых десятников; один из них даже упёрся ладонью в мою грудь, кто-то схватил за рукав. Пришлось оглянуться.
— Слушай, десятник, я не знаю, где ты там раньше служил! — завопил писака. — А у нас порядок такой: поставил подпись — иди в свою палатку и не выделывайся!
— Ребята, вы что? — я ударил на жалость. — У меня же все вещи в городе остались, доспехи и даже оружие кое-какое. Дайте хотя бы забрать!
— Какие там у тебя вещи? — не унимался гнилозубый. — Брильянты, што ли? Мешок золота? Доспехи и оружие мы тебе и сами дадим — не нищеброды мы, а армия Его Величества! Пойдёшь и выберешь, что нужно. Давай, топай в свою сотню! Грач, проводи!
— А лошадь?
— А лошадь твоя теперь есть собственность королевской армии! — он потряс поднятым вверх указательным пальцем. — Ты это сам в контракте подписал. Будет сегодня кому-то суп из свежей конины, — на другое твоя кляча всё равно не пригодна.
Опять послышался дружный гогот; смеялись все, — даже оба подшибленных мною солдата, вставшие на ноги.
— Давай, пошли со мной, — Грач хлопнул меня по плечу так, что моя рука повисла плетью, парализованная болью.
«Ничего, ночью убегу.»
— Кстати, даже не думай убегать! — крикнул вослед вербовщик. — Иначе я объявлю тебя в розыск, а ваше посольство получит уведомление не оказывать тебе помощь!
На вторую угрозу я чихать хотел, а вот первая была куда как серьёзной. Я остался без подорожного листа и с явным иностранным акцентом. При таких активах мне один выход — попытаться тайно вернуться в свою страну. Задачка не самая сложная: меня, бывало, окружали в лесах и загоняли, как зайца, а я всё-таки шкуру свою спас. Положим, домой я вернусь, а что дальше? Опять работать вышибалой, без перспектив? Получить другое прикрытие и вернуться в Божегорию, где объявлен в розыск? — меня, скорее всего, повяжут прямо на таможенном посту.
Жить у Аптекаря, подвергая его смертельному риску, пока он сделает мне другие документы? — Лебедю это очень не понравится. Скорее всего, он прикажет этому дядьке просто отравить меня втихаря — и все дела.
Попал…
Грач привел меня в одну из холщовых палаток, коих имелось неисчислимое множество. Они все располагались правильными рядами, выровненные по нитке, как солдаты в строю. Жилище типового размера, рассчитанное строго на 10 человек, возле которого на треноге стоял закопчённый котёл, тоже на 10 порций.
— Десяток, становись! — заорал горбоносый Грач.
Из палатки заполошно выскочило 6 человек, седьмой бросил котёл и тоже встал в строй. Команда застала всех врасплох: трое светили голым торсом, все отдыхавшие в палатке оказались босыми. Пара наёмников — явно желторотые первоходки, а голопузые очень похожи на отъявленных висельников. «Кашевар» браво отсвечивал огромным фиолетовым фонарём под левым глазом, на его ногах красовались лапти, сплетённые из кожаных ремешков. Какая обувь у остальных бойцов, я в тот миг предпочёл не думать.
— Слушай сюда, быдло! — продолжил Грач. — Вот это — отныне ваш новый командир, отец ваш родной и сам Господь бог-Вседержитель Пресветлый в одном лице. Слушайте его, как священника на проповеди, если хотите сохранить вашу трижды никому не нужную жизнь. Если, конечно, вы, придурки, знаете, кто такой священник, и чем он занимается. Понятно?
— У, да, да, га, — отозвалось быдло, не особо возражая и расслабленно улыбаясь.
— А ты сам куда, Грач? — спросил один из уголовников, почесав волосатое татуированное брюхо.
— А у меня и без вас полный десяток, вы мне нафиг больше не усрались, — ответил тот радостно и любезно, потом повернулся ко мне. — Будь здрав, Клёст! Не скучай! Моя палатка рядом, если что.
Он снова хлопнул меня по плечу и потопал к себе, мурлыча под нос фривольную песенку.
— Здравствуйте, бойцы! — громко крикнул я, подтянувшись.
— Здрав, здрав, здрав… — вразнобой ответили мне, изображая разную степень подчительности.
«Господи, да за что мне всё это?!!»
— Разойдись! — в сердцах бросил я и пошёл устраиваться в палатку.
Как я помнил, место командира — строго напротив входа, наособицу ото всех, спящих от входа направо-налево. Такое расположение очень удобно: ты лично сам видишь всех входящих-выходящих, а они при этом тебя ногами не задевают. Кроме того, во время сна тебя никто спросонья не бьёт руками или ногами.
Каково же было моё раздражение, когда я увидел, что это место кем-то уже занято. Не вдаваясь в рассуждения, я, раздражённый неудачным днём, просто ногой отшвырнул чужую лежанку в сторону и бросил на освобождённую территорию свой отстёгнутый пояс. Почувствовав спиной молчаливое напряжение, я повернулся лицом ко входу.
— Командир, ты не прав, — заявил мне сухощавый шкет, стоявший впереди вошедших. — Не по понятиям это, не по совести. Мы тебя впервые видим, а все места давно поделены.
За его спиной торчал молчаливый авторитет с разрисованным татуировками животом, лицо которого выражало искреннюю скорбь из-за того, что этот жалкий мир так несовершенен, и некоторые безмозглые особи не понимают своего истинного места в нём. По его левую руку располагался третий, безо всякой высокой дипломатии выставивший вперёд нож.
Я выдержал паузу; как я и предполагал, тщедушный заводила сделал шаг вперёд. Осталось нанести ему удар ногой в грудь, отбрасывая на пахана, а потом перехватить руку с ножом от третьего и сделать ей перелом.
