Наше объяснение состоялось одним из летних вечеров, когда все детишки резвятся на улице и даже за городскими воротами, и нам никто не мешал. Только Усатый сидел на своей излюбленной потолочной балке, зажмурившись. Мы сидели за семейным столом, понимая, что приятного разговора не получится.
— Дорогая, — я взял Ведит за руки. — Мне нужно уехать. Ты всё знаешь, и должна понимать: я — здоровый мужик и не могу существовать приживалкой…
Она всхлипнула. Она, моя любимая химичка, ходившая со мной по самому краю много дней. Она, которой приходилось работать с такими адскими смесями, к которым самые безбашенные отморозки не подошли бы и на сто шагов. Вот почему бабы умеют делать так, что хочется выть от сердечной тоски и душевной боли?
Я оглядел её ещё раз. Когда-то она была худенькой девушкой, запросто сходившей за подростка или юношу. Сейчас округлилась, похорошела, только ухватки оставались такими же крутыми и жесткими. Ну, иногда могла и подурачиться: вдруг бросалась кружиться по комнате, да так, что оголялись коленки под платьем. Упорно называла меня «солдатом», хотя нынешняя моя должность оплачивалась на уровне полковника. Я тогда её дразнил и называл «студентом».
— Я буду вас навещать, обещаю, — твердо сказал я, сжимая её ладони.
Ведит заплакала.
Наверное, именно в этот миг я и решил, что лучше уж свернуть себе шею, чем такая жизнь. Если устроюсь на работу, то смогу навещать семью только раза два в год, а это будет уже не семья… Наверное, Ведит смогла бы устроиться на работу в столичный университет, и мы снова жили бы вместе, но только такое жилье и такое содержание детям нам уже нипочем не потянуть. Кроме того, она мне часто говорила, что переросла все университеты, что у них нет этой, как её, «современной научной базы», соответствующей её нынешнему уровню знаний, и никто им не позволит иметь оборудование, что работало в нашем городке: и очень дорого, и секретно. По моим понятиям, для неё переход в столичный университет — это как для полковника гвардии перейти служить в провинциальную пехотную воинскую часть лейтенантом-минором.
Эх! Два раза эх! Неужели для повышения патриотизма нужно непременно ломать жизнь тем, кто едва сберег её, эту свою жизнь? Глядя на нас, другие люди станут чище и честнее? Нет, не станут. Сорвиголов всё равно никакие указы не остановят наниматься в другие страны, а государственные должности им совсем не нужны. Я так понимаю, что кому-то очень требовалось свалить кого-то, кто взял себе слишком много влияния возле королевского трона — вот и придумал этот злосчастный указ. Быть может, сам король захотел избавить себя от «няньки», слишком ему надоевшей… тьфу-тьфу, за такие мысли точно шею свернут!
Я ушёл на другой день рано утром, поцеловав сонных детей, так и не проснувшихся. Меленит, вообще-то, мне совсем не родная: я познакомился с её мамой, когда та была ею беременной. Но получилось так, что я не заморачивался на подобные пустяки, поскольку в то время ходил весь в заботах: то бегство с беременной девицей, то война, то устройство на новом месте почти от нуля, когда наша изба пахла свежей сосновой смолой, а не домашним уютом.
Ведит привезла мне тогда маленький кулёчек, а я думал только о том, как нам провести свадьбу и получше устроиться. Всё вертелось, как карусель, — я еле-еле отдышался. И вот снова разлука…
В столице я, не мудрствуя лукаво, разыскал треклятого Лебедя и попал к нему на прием.
Мда, годы, годы… неумолимые морщинки ползут на лицо и изнеженные руки. Привычные манжеты с пышными кружевами кажутся уже старомодными, хотя кто его знает, этих дипломатов: у них, быть может, мода изменяется гораздо медленнее, чем у обычных людишек? Вместо шейного платка, однако, я увидел пышный бант, а на камзоле, похоже, количество золота только удвоилось: вон как в глазах рябит. Холёная бородка и усы резко поседели.
Лебедь сейчас был не просто посол, а министр иностранных дел. Не сомневаюсь, что он прекрасно знал о крахе моей карьеры, однако на его лице я не смог прочесть ни малейшего намёка.
— О, мой старый друг! — он не побрезговал выйти из-за стола мне навстречу, несколько картинно приобнял за плечо. В нос мне сразу шибануло дорогущими духами. Целоваться не полез — и то слава Пресветлому. — Давно, давно, что и говорить, встречались мы в последний раз. Как супруга, детишки?
Хм, он и количество моих детей, конечно, точно знает. И, как в прошлом, упорно набивается в друзья.
— Благодарю, Ваша светлость, всё прекрасно. Все в добром здравии: и жена, и дети. Очень приятно, что Вы меня ещё помните.
— О, я Вас уверяю: в нашей работе те, кто не помнит тех, кто оказывал им большую помощь, большую карьеру сделать не смогут! Люди — они как бриллианты: есть мелкие камушки, а есть очень крупные экземпляры. Богатей, не знающий точно, где и какие бриллианты у него хранятся, на самом деле нищий, так как любой драгоценный камень хорош лишь тогда, когда хозяин помнит, как тот выглядит, как сияет в лучах солнца и какова его прозрачность. И, конечно, если хозяин не помнит, где лежат его ценности, то не сможет их использовать, когда того потребуют обстоятельства.
При этом министр любовался кистью своей левой руки, пальцы которой были унизаны перстнями разного веса, с камнями самых разных цветов, как будто бы наглядно давал понять, как именно богач должен ценить свои богатства. Да уж, болтать Лебедь мастак. Одно слово — дипломат!
Он отпустил моё плечо и жестом пригласил сесть. К слову, я почти не ощущал его прикосновения. Лебедь позвонил в колокольчик — вошел моложавый секретарь, чинно поклонился. Интересно, может они вместе того… кувыркаются? Уж больно глазки у этого хлыща масляные. Или у меня стало излишне богатое воображение?
— Кофе нам, пожалуйста.
Ага, не друг он тебе, значит.
Убедившись, что я приноровился к стулу, обитому мягкими подушками, Лебедь картинно поиграл пальчиками, на этот раз правыми. Перстней и на них хватало, кстати.
— Я так понимаю, что у Вас ко мне важное дело. Увы, такие люди, как вы, не любят ходить в наши кабинеты запросто, по приятельски, по разным пустякам. Мы нужны людям лишь тогда, когда у них большие проблемы, а когда у них радость, они не хотят делить её с нами, — с теми, кого судьба вознесла лишь на ступеньку выше.
Двери высотой в два человеческих роста, огромные окна, дубовые полы, мраморный камин, бронзовая люстра с яркими химическими, долго горящими лампами, позолоченные подсвечники повсюду, бархатные портьеры из материала, купить который на платье не каждой барышне по карману, дорогущая мебель, мальчики на побегушках — это, значит, лишь одна ступенька выше моей. Хм, ладно.
— Итак, я Вас слушаю, друг мой.
— Мне одна птичка напела, что Вы могли бы дать мне одну очень деликатную работу… — я прокашлялся.
— Для меня все подчинённые делают только очень деликатную работу, другая мне и не нужна! — он всплеснул руками. — Специфика моего министерства, знаете ли, такая. Я всё же попросил бы Вас выразиться поточнее, что именно пела Вам та чудесная птичка.
