Да, очень и очень нелегко держать себя в руках во время драк в вонючих кабаках и вшивых корчмах! Пьянчуги не понимают, что ты заботишься о сохранении их здоровья и норовят тебе врезать, — лучше всего, конечно, изподтишка. Но, на самом деле драки — вовсе не будничная обыденность мест приёма пищи. Мордобой начинают, как правило, давние знакомые, пришедшие вместе, и что-там вспомнившие про старые счёты после пятой кружки, а неисправимые романтики составляют мизерную долю зачинщиков: постоянные войны давно зачистили ряды таких оболтусов.
Львиную долю проблем, на самом деле, создают опустившиеся пьянчужки, легкоузнаваемые по мелко дрожащим рукам и блуждающим глазкам. Лезет такой в дверь, а плечи — сгорбленные, голова маячит где-то на уровне груди, и улыбочка такая заискивающе-жалобная, типа «ну, тебе чего, жалко, что ли?». Запах опять-таки… кабак и без них воняет потом, впитавшимся в полы и столы прокисшим пивом, табачным дымом, а тут ещё и пьяница лезет в одежде с запахом мочи. Закажет, дай боже, на грошик, а потом всех соседей достает: «Ну, плесните малость, ну, дайте допить!» Руки о такого марать неохота, а можно и нужно… и вот такие посетители — каждый божий день, как мухи на патоку. Иной из них выпятит грудь колесом, разливается весенним соловьём, объясняя, что он тут давний и уважаемый клиент, что его хозяин знает, что они с детства с ним дружили, и отцы их дружили, и деды, а мне за неуважение плохо придётся! Тут я ему и в морду, конечно… прости, Пресветлый прегрешения мои тяжкие! А ему — как с гуся вода: глядишь, завтра он уже внутри помещения возле кого-то отирается, и как сумел просочиться — лишь один Нечистый знает! Если бы в нашем отряде у всех ребят имелись подобные таланты — глядишь, многие остались бы живы…
Приелись мне отёчные лица, знаете ли. Если это вообще лицами назвать было можно. Именно поэтому я был жутко счастлив, когда устроился в заведение «Сладкие кошечки», где рукоприкладство было скорее исключением, нежели правилом, и честь принимать ответственные решения целиком возлагалась на бордель-маман: если покажет тебе один пальчик — значит, нужно слегка пожурить наглеца, если два, то повысить голос, и так до пяти. Сжатый кулак — всё, неадекватного гостя можно выбрасывать на улицу.
Ну, не сам устроился… позвал меня на разговор серьёзный человек: говорят, что ты, мол, умеешь, гасить конфликты с малой кровью, а нам как раз такой охранник нужен, чтобы умел не столько кулаками махать, сколько думать о сохранности шкуры уважаемого клиента. Как бы там ни было, но пришлось мне притираться к новой должности на рабочем месте, какового у меня отродясь не бывало. И даже подумать никогда не мог, что придётся прикрывать гнездо разврата.
Погубила меня моя старческая чувствительность. Сотрудницы «Сладких кошечек» по возрасту мне в дочери годились, но все, как на подбор, были циничные и отвязные настолько, что мама дорогая. Среди них, однако, нашлась и такая, которая не курила моровку так, как бывалый ветеран войны, не ругалась так, как пьяный портовый грузчик и не пыталась дразнить меня своим откровенным неглиже. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вся моя симпатия оказалась на её стороне, да и реснички у неё хлопали так забавно. И вот однажды именно из-за неё случился жуткий скандал с клиентом: тот потребовал от неё… как бы это выразить помягче… взять в рот его пенис после того, как этот пенис успел побывать в её заднем проходе. Тьфу ты, про это просто рассказывать — и то тошно, а кому-то случалось пережить и такое…
Конечно, я к тому времени был прекрасно осведомлён, что в головах гостей нашего славного заведения живут прибабахнутые тараканы самого разного размера. И что наши раскрашенные девицы способны исполнить самые изощрённые их пожелания и фантазии. Причем, они могли, ни капли не смущаясь и хихикая, рассказывать друг другу, кто, как и с кем что смог. Делились боевым опытом, так сказать. И применять силу к посетителям «кошечек» тоже случалось: кто-то загулял так, что оказался с пустыми карманами, но не успел понять, что без денег уровень уважения резко снижается, кто-то упился до зелёных чёртиков, кто-то поранил сотрудницу. Всякое случалось…
Вроде бы ничем меня уже не пронять, но тут вдруг прямо на меня в чём мать родила выскакивает моя любимица, бьется с размаху мне в грудь, едва не сбивая с ног, и, захлёбываясь слезами, начинает объяснять, что и куда захотел пристроить наш гость и в какой последовательности. Следом вываливается треклятый любитель клубнички и начинает качать права… тут меня и перемкнуло.
Опомнился я лишь тогда, когда на мне повисла бордель-маман и ещё кучка визжащих девиц, одетых не более, чем пострадавшая. Я к тому времени успел не только свалить придурка на пол, но и попинать изрядно, как новомодный мячик для игры ногами.
— Прочь! Прочь! — кричала маман. — Сгинь с глаз моих! Ты уволен! Уволен! Убирайся!
Я опомнился. Нет, не так: ОПОМНИЛСЯ. Словно глянул на себя со стороны и спохватился: а что я тут делаю, почему я среди этих людей? Как будто я только что жил где-то в другом прекрасном месте, где звучал детский смех, и сверкали зубки одной вредной химички, а моё сознание мгновенно, только сейчас, перенесли в тело охранника развратного места, который мутузит грязного, потного, голого извращенца — и я перестал понимать: зачем я здесь, зачем занимаюсь этим?
Тело одеревенело, как будто и правда стало не моё. Я, покачиваясь, пошёл к выходу; моя феечка ещё дергала меня за рукав, семеня следом, и что-то говорила, жалобно всхлипывая, как котёнок; изредка сзади каркала толстая бордель-маман, грозя каким-то неслыханными карами — а я вообще не слышал, что она там орала. Открывал входную дверь — руки тоже не слушались; ночная прохлада принесла некоторое освежение, и я судорожно сглотнул прохладный воздух.
Я на непослушных ногах шел по спящему городу, освещаемому лишь жалкими жёлтыми пятнами фонарей возле кабаков. Моим последним обиталищем стала крестьянская корчма, сдающая комнаты и вовсе за грошик, работавшая только летом, в тёплое время года, когда селяне везли в столицу свой урожай и живность на продажу, а до зимы я пока не дожил. Крестьяне — люди богобоязненные, не желавшие лезть в драку вдали от дома и потому пившие в меру. Городские сюда совались редко: похоже, им претило общество деревенских мужиков, и только самые нищие студенты не чурались похавать здешнюю кашу за мелкий грош; подозреваю, что они сами тоже вышли из деревни и ещё не успели забыть своих корней. Мне, работавшему вышибалой и ненавидящему насилие, такое место казалось и вовсе райским местом.
Казалось бы, тут всё должно было быть благочинно, как в монастыре, но Нечистый не любит, когда всё хорошо. Случилось так, что как-то раз во время моего ужина тут начал буянить один крестьянский сынок, мордой поперёк себя шире. И ладно бы из-за денег, но, как я понял, изначальной причиной его недовольства стала та, что родной батя запретил ему брать в жёны красную девицу, запавшей в душу этому громиле. Перепив кислого пива после удачного торгового дня, этот отпрыск начал шумно высказывать претензии в ответ на несогласие с его матримональными планами, в результате чего отец этого дивного чада оказался на полу — вместе со всеми теми, кто не успел вовремя соскочить со скамьи. Обиженный подросток поднял дубовую скамью над головой, промычал что-то о том, что никто не хочет учитывать его выстраданное мнение и уже совсем собрался переломить её о свою шею, но тут я подошёл сзади и разбил глиняную кружку о его голову. У меня, знаете ли, тот день тоже оказался слишком нервный.
