Я из фляги кое-как влил Ведит несколько глотков воды и начал поднимать на лошадь, предварительно сняв с неё седло. Чалка не хотела груз больного человека: я её обругал и привязал к дереву, пообещав, как бог свят, продать на колбасу.
Кое-как мне удалось уложить девушку на конскую спину, покрытую потником, связав поводьями её руки так, чтобы они обхватывали шею Чалки. Ноги Ведит безвольно свесились с боков моей бывшей лошадки. Вот так и пошли; я вёл под уздцы уже двух коней, при этом на Лешем стало два седла.
«Скорее, скорее!»
Наплевав на опасность, я вышел на дорогу, ведущую далеко в сторону от расположения армии, вдоль границы с Божегорией, до которой оставалось только несколько дней пути. Вскочил на Лешего, дал команду Чалке: «За мной!» — и мы тихонько потрусили вперёд.
Нам повезло, крупно повезло: попалась телега, которая тоже шла в Верстек. Мы с возницей уложили «горемычную» (так мужик выразился) на солому, пристроив под голову седло с Чалки, а я рысью помчался вперёд, пришпоривая конягу: нужно было заранее раздобыть где-нибудь знахарку, чтобы она встретила Ведит подготовленной.
Я ворвался на разгорячённом Лешем в деревеньку, вспугнув пару тощих кур (мда, беднота…), начал барабанить в первые же ворота. Мне указали избу местной ведуньи, — я помчался к ней и мигом обо всём договорился. Сам лично бросился дрова и воду в её баню таскать, чтобы всё делалось побыстрее.
Скрюченная годами и жизнью бабка, подозрительно сильно похожая на лесную ведьму, какая жила в моём богатом воображении (жуткие морщины на лице, почти беззубый рот, одетая в тряпьё и на голове скорее не платок, а тряпка неопределённого цвета, повязанная как пиратская бандана, а также амулет на грязной нитке из черепушки птички или мелкого грызуна), начала в бане, пока я занимался растопкой, колдовать со своими травами, что-то бормоча себе под крючковатый нос. Я невольно на неё косился: бабкин бред казался мне совершенно бессвязным, и она в моих глазах в тот момент не очень-то отличалась от бредившей Ведит. Есть такие травки, от которых человек совсем дурным становится — уж не нанюхалась ли моя целительница подобной дряни? Почему-то я совершенно уверился, что этой старушке ничего не стоит закусить стакан самогонки грибочком, от которого у обычных людей начинаются правдоподобные миражи и видения, а у такой бабки обязательно откроется связь с астралом, где её сам Пресветлый (или Нечистый) будет лично консультировать по врачебным вопросам. Кстати, она сейчас, быть может, как раз такой сушёный грибок и ищет…
Но, раз уж бабка не учит меня воевать, то я не буду учить её лекарскому делу.
Я, которому случалось многими часами сидеть в засадах, в тот день оказался совершенно не в силах ждать ни минуты. Снова уселся на коня и помчался встречать телегу с Ведит.
Бородатый мужик в застиранной рубахе, без картуза, неспешно погонял свою лошадку. (Мда, это тебе не графская карета, которая выдерживает и бешеную гонку — крестьянская телега на больших скоростях за полчаса разваливается.) Ведит, укрытая своим плащом, лежала совсем бледной и горячей. Чалка, привязанная за поводья к задку телеги, при виде меня радостно заржала, кивая. Неужели и правда думала, что я её на колбасу отдал?
— Как она?..
— Так в себя ж ни разу и не пришла… Кажись, Нечистый её в ад тянет: всё про какие-то котлы горячие говорила и серу, — и возница торопливо осенил себя знаком Пресветлого.
Я был почти невменяемым. Мужик что-то спрашивал, я заученно отвечал: барышня едет в Божегорию, меня наняли в охрану. Почему такой риск, накануне войны? — а кто ж его знает: у благородных свои причуды.
Так мы потихоньку и добрались до деревеньки. Я сам отнёс Ведит в баню на руках, положил на полку — потом ведунья меня выгнала. Там пряно пахло сухими травами, аж в горле першило от горечи с хвойным привкусом; бабка что-то уже наколдовала, пока я отсутствовал: на полу стояли миски с разными настойками.
Я зашёл в убогий домишко знахарки, который от бани не очень и отличался. Тот же запах сушёных трав, повсюду стоят склянки разных форм и размеров. Грязь, как в свинарнике: стара уже бабка хозяйство одной содержать. Но при этом — ни одного таракана. Точно, ведьма, и «слово знает».
Ждал я в избушке несколько часов. Чтобы не изводить себя мыслями, вышел во двор и принялся рубить дрова, кем-то уже распиленные чурки. Наверное, соседи или пациенты помогают старухе… Наконец знахарка вернулась:
— Помоги, соколик, девицу в дом донести.
Я принёс Ведит, накрытую тряпкой, и уложил на печку.
— Как она, жить будет?
— Будет, соколик, будет. И ребёночка вашего родит, не сбросит, и потом ещё кучу тебе нарожает.
— Какого ещё ребёночка?..
— А ты не знаешь, что ль? — карга хитро глянула на меня, повернув свой клюв набок. — Не сказала, значит… Через восемь месяцев у неё обязательно ребёночек будет.
Меня словно ножом в сердце ударили; в глазах потемнело. Моё нервное напряжение лопнуло натянутой струной, и ноги подкосились, как ватные: я рухнул на почерневшую от времени лавку.
— Эко вы, мужики, слабые, — ехидно проскрипела старая ведьма, трясясь от беззвучного смеха. — Вам про ребёночка скажи — и вы сразу хлоп в обморок. Дело-то житейское. Или это первенец у тебя?
Я покорно кивнул. Что-то врать и выдумывать сил уже никаких не имелось: голова стала пустой и ничего не соображала. Бабка поняла меня по-своему, но тоже правильно: набулькала из бутыли, заткнутой гнилой пробкой, вонючего, мутного самогона, подкрашенного травами, давшими ему жёлтый цвет, целую глиняную кружку и протянула мне. Грибочка, правда, не предложила. Я молча замахнул кружку одним залпом, без закуски — у меня аж дыхание остановилось, а голова сама собой замоталась вправо-влево. И всё. Больше я ничего не помню.
Проснулся я под утро, от пронзительного женского крика на улице. Вскочил: крик вырвался явно не весёлый, такие бывают только при нападениях. Окошко робко серело утренним рассветом, но зарева пожаров не видно. Я как рухнул, так даже свою куртку с защитными пластинами не снял, то есть встал полностью одетый. Осталось только схватить меч (щит остался в сарае с лошадьми, вот гадство!) и выскочить во двор.
По деревне носились мужики явно злобного вида. Меня увидели через плетень — и вот ко мне уже мчится озверевший бандит, целясь в меня окровавленной рогатиной. Зря он так: на холодную голову мог и понять, что наёмник не является лёгкой добычей. Осталось только сделать шаг вправо, уворачиваясь от удара, ухватить рогатину левой рукой и дёрнуть к себе и назад, за спину, ускоряя мужика ещё больше, и выставить меч остриём вперёд. Бандит с разбегу насадился на лезвие, прошившее его насквозь через живот. Я отпихнул его ногой и помчался в сарай.
Щит я забросил за спину: когда воюешь в одиночку, и не в поле, то в первую очередь нужно прикрывать свой тыл. Я озверел: да что ж это такое, а? Ведит при смерти, ещё, оказывается, и беременна, я злой с похмелья, а тут свора дураков будит поутру, выспаться не даёт!
