Выбежал на улицу, огляделся. Во дворе напротив — детский плач и женские крики. Я бросился туда, разминая руку вращением меча вкруговую, и сходу ударил первого же бандита лезвием по затылку — только брызнуло. Безвольное тело свалилось с распластанной на земле женщины.
Потом пошла карусель.
Я носился по деревне, как угорелый: рубил, отмахивался, орудуя и мечом, и ножом, за кем-то гнался. Раньше я бы просто вскочил на коня и рванул отсюда побыстрее и подальше, но сейчас за моей спиной лежала больная девчонка, которую я никак не мог бросить, ни за что. Оставалось только в одиночку воевать с целой бандой.
Моя война ободрила местных: они схватились за топоры и вилы, пользуясь тем, что разбойники отвлеклись на меня. Вокруг меня стали появляться вооружённые мужики. Стало легче.
Вскоре всё было кончено. Кто не удрал — того забили.
Вот ведь шакалы: в таком нищем краю караулить прохожих на дороге — только время зря терять. Лучше сразу напасть и обчистить деревню: тогда улов тебя прокормит, — ну, хотя бы малость. Нападавших насчитывалось гораздо больше, чем тех, что напали на нас с Ведит в лесу, но они разбежались по разным дворам. Всё равно: если бы крестьяне не разозлились, то разбойники меня, несомненно, в конце-концов, просто задавили бы массой. Как всегда, испуг пришёл ко мне уже после боя, когда я приостыл. Но, даже успокоившись, я со злой обречённостью и досадой понял, что никуда бы не сбежал, даже если бы точно знал, сколько бандитов на нас напало: так и рубился бы, пока сил хватало, не оглядываясь на местных.
Я подошёл к колодцу и жадно отпил из пахнущего тиной ведра, поднимая его обеими руками, проливая на себя потоки воды, стекающие наземь ручейками, красными от чужой крови… От ледяной воды заломило зубы, но голова стала проясняться от похмелья и боевого азарта. Солнце встало и начало несмело пригревать.
Верстек мы покинули удивительно быстро, через три дня: бабка нам попалась, несомненно, из волшебниц. Ведит румянилась прямо на глазах и оставаться дольше решительно не желала. Я успел за эти дни подогнать ведунье возок дров, и сам всё переколол. И бельё сам всё выстирал — и наше, кострами пропахшее, и бабкино, вонявшее старостью — лишь бы руки оставались заняты.
В день отъезда нас навестил местный староста, мужик солидный и степенный. Вошёл, снял картуз, осенил себя знаком Пресветлого, присел на лавку. Прокашлялся:
— Ты, этого… Спасибо тебе огромное, от всей нашей общины, — и выложил на стол мешок со съестными припасами, который до этого неловко теребил в руках. — Деньгами мы не богаты — времена не те, — ну, так благодарим, как можем.
— Я ж ведь не только вас — я и себя спасал.
— Это да, это конечно. Но только ты — человек наёмный, за свои военные труды должен оплату получать, какую-никакую.
Он помолчал.
— И, потом… Мы тут с мужиками посоветовались и решили вас властям не сдавать, потому как это ж было бы не по-божески. Не по совести.
— Нас? Властям? За что? — я изумился.
— Приказ есть: задержать наёмника и с ним девицу, у которой руки испачканы. У твоей девки — пятна на ладонях, которые не смываются.
Я изумился ещё раз: ух ты, даже в такую забытую дыру оповещение сделали!
— Ну, отец, тогда это я вам спасибо говорить должен, а не вы — мне.
— Значит, в расчёте, — подытожил староста, напялил картуз и, решительно встав с лавки, шагнул к двери.
Пора было уезжать. Я оставил бабке серебрушку.
Нас провожали только мальчишки, до околицы, восторженно что-то вереща; я не слушал и лишь рассеянно им кивал.
У границы
Лошадки тихонько трусили, я задумчиво жевал стебелёк моровки. В груди разлилась какая-то холодная пустота. Нет, ну что такое я себе воображал, а? Что девица из благородных замуж за меня пойдёт? — нет, разумеется, не выйдет. Тем более, что мы в дороге постоянно цапались по пустякам. У нас, конечно, случались и весёлые моменты, но ведь подурачиться можно и с княгиней, и с графиней (а то!), но замуж такую вовек не возьмёшь: не твоя ровня.
Опять-таки, она — образованная, а я — так себе: читать-писать кое-как умею — и слава богу. У них, дворян, всё не как у людей: они же сперва лямуры-тужуры крутят, а потом только женятся. Я ж ведь не мог поверить, что перезревшая девица никогда ни в кого не влюблялась, и любовью ни с кем не занималась, ведь правда? А уж если влюблялась, то, конечно, не в бродягу, а в равного себе по общественному положению. А, раз так, то куды же я лезу к благородной девице со своими чувствами и планами дурацкими о женитьбе, о своём доме? Слава богу, что я ей ни в чём таком не признавался, ни единым словом- не успел, а то вот позорище-то стало бы командиру отряда сов, на старости лет…
— Ты какой-то не такой, Клёст. Что случилось? Все дни ходишь смурной, — спросила меня Ведит, когда мы уже отъехали от деревни на приличное расстояние.
— Послушай, студент, сколько раз я тебе говорил, что я должен знать ВСЁ. И даже объяснял, что это нужно для выживания, — я тяжко вздохнул, раздражённый. — Но почему-то каждый день я узнаю всё новые и новые подробности. Когда это кончится?
— Ты это о чём? — чертовка рисовалась самим обаянием и недоумением.
— О беременности твоей, — ляпнул я в сердцах.
Ведит дёрнула поводья — Чалка ошарашенно всхрапнула и сбилась с шага; Леший на неё покосился.
— Ты!.. Да ты!.. Что ты выдумываешь?!
— Бабка так сказала, — меня обескуражила такая яркая вспышка эмоций, не пойми, чем вызванная. — Ты ещё скажи, что не знаешь, откуда дети бывают. Или скажешь, что знахарка врёт?
Девица раскрыла пошире рот, чтобы крикнуть что-то ещё злое, но её как будто заклинило. Несколько секунд она яростно жгла меня взглядом, который стал вдруг затухать; ротик закрылся. Последовал бурный взрыв эмоций: Ведит разревелась, как деревенская девчонка, прикрывая глаза ладонями, и размазывая руками слёзы, сильно вздрагивая от каждого приступа. Чалка, у которой она бросила поводья, покорно стояла, переступая с ноги на ногу, лишь изредка дёргая кожей и помахивая хвостом, отпугивая приставучих насекомых.
Я подождал, пока девица успокоится.
— Ты что, не знала?
Ведит, задыхаясь от удушья, лишь помотала головой. Я молчал. А, собственно, что я мог сказать? Это всё было не моё дело.
Я встряхнул поводья — Леший осторожно пошёл вперёд. Чалка, немного подумав, потрусила за нами следом.
— Он работал моим помощником в лаборатории в замке… Он — хороший парень. Нас никуда не выпускали, нам было скучно — вот и… Мы могли бы пожениться, остаться в замке и жить как другие, семейные. Я, когда всё поняла, рассказала ему, а он испугался, стал что-то мямлить: мол, у него невеста осталась в городе, и он так не может… Вот я и решила сбежать.
— Ты же химик, ты могла бы настойку какую-нибудь сделать… Ну, чтобы ребёнка не завелось.
