— Всё просто прекрасно! Мне досталась такая шикарная комната! Светлица мне разом всё выболтала: что местные стражи забрали всех, кто к «огненной» химии имел хоть какое-то отношение: пару профессоров, всех кандидатов и даже аспирантов. Так что в жилом корпусе с десяток комнат враз освободилось. Всё так, как ты и говорил: только слушай и ахай — и дурочка сама тебе всё выложит, как на тарелочке! Она ж мне всех забранных химиков поимённо перечислила!
— Вот и хорошо, — я сделал глубокий вдох, как будто разом выбивая из себя пыль бесконечных дорог и жар ночных костров. — Давай, живи, работай, изобретай. И обязательно сделай когда-нибудь мгновенное огниво, а то я уже замудохался кремниевыми щёлкать… Обещаешь? Чтоб такое, чтобы загоралось и в снег, и в дождь, — с одного раза. Только пока свои «огненные» таланты не раскрывай, а то заберут тебя вместе со всеми, за компанию, во второй раз — и хрен ты сбежишь: тут горы кругом, а леса — мало.
Я, кажется, говорил что-то ещё весёлое и бодрое. Не помню сейчас уже всего: помню только, что шли мы вот так с ней под ручку по улочкам столицы, и никому до нас не было никакого дела, а нам до них — тем более. И такая мне, читатель, тогда жуткая грусть сердце сдавила — никак не рассказать. А я шёл, шутил, давал какие-то мудрые советы о том, как ей получше устроить здесь свою жизнь…
Ведит молчала. Я тоже замолчал, делая неспешные шаги — лишь бы продлить подольше очарование этого дня.
— Солдат, ты меня бросаешь? — и голос её дрогнул.
Тьфу ты. Довёл, устроил — а она ещё и недовольная. Я же не нянька ей, в конце-концов, и у меня своя личная жизнь ещё вся впереди. Или это она из-за беременности своей такая капризная?
Я остановился:
— Понимаешь, нам никак нельзя тут встречаться: это будет очень подозрительно. Я же простой наёмник: довёл, передал — до свидания. Нас же «стражи» сразу в оборот возьмут, почему мы встречаемся, — тем более, что ты — химик. Так что давай прощаться…
Она продолжала молчать. Я вдруг начал чувствовать, что в чём-то неправ. Не удержался, обхватил её милое, несчастное личико ладонями:
— Я не хочу с тобой расставаться! Я бы с тобой жил до самой смерти! Только с тобой, понимаешь? Но сейчас не могу. Мне нужно сначала устроить свою жизнь так, чтобы иметь заработок без хождений на всякие войны, а потом уже приводить хозяйку в дом. У меня и дома-то этого сейчас ещё нет.
Я опять наговорил ещё больше совершенно правильных и умных вещей. Она безучастно смотрела сквозь меня.
— Ты меня слышишь?
Ведит подняла глаза, заполненные глубокой болью:
— Ты меня бросаешь. Мы никогда больше не увидимся.
Нет, ну вы видали, а?! Бросаю я… Как будто она когда-то была моей! Как же можно бросить то, что не твоё??? Неужели у неё от её положения совсем ум зашёл за разум?
Я опустил руки. Кажется, я наговорил такого, чего никогда не сказал бы даже по пьянке. «Только с тобой», «до самой смерти» — эк меня прорвало-то… Что это со мной?
— Если не увидимся — значит, на то воля Пресветлого. Но я своё мужское слово сказал. Обещаю: как устроюсь — обязательно приеду и заберу тебя в свою страну. Ты мне веришь?
Она всё молчала. Я взял её за тёплые плечи, слегка встряхнул. Она резко крутанулась, вырвалась и зашагала прочь, не оглядываясь. Я тоже развернулся и зашагал домой.
Быстро сгущались сумерки; благодатное лето заканчивалось. Возле калитки я остановился, со злостью сорвал с себя дурацкий поясок, скомкал и швырнул на пыльную землю. Когда я закрывал за собой засов, то увидел, что безучастный босяк, до этого тупо сидевший на улице, откинувшись спиной на покосившийся соседский забор, суетливо вскочил, мелко засеменил в мою сторону, подхватил брошенный пояс и принялся торопливо запихивать его двумя руками за пазуху.
Светская беседа
Я зашёл в рабочий кабинет посла своей страны в Божегории.
За солидным столом, на котором возлежало мраморное пресс-папье рядом с бронзовой чернильницей, восседал мужчина приятной внешности: манжеты с пышными кружевами, шейный платок с вычурной вышивкой, да и сам камзол вышит позолотой и украшен орденами с драгоценными камнями. Холёная бородка и усы. Белые, ухоженные руки, тяжкого труда не знавшие. Даже взгляд — и тот какой-то приятный: хоть сейчас подавай его к чаю как десертное пирожное. Лицо моей державы, мда.
— Проходите ближе, прошу Вас, — и последовал мягкий приглашающий жест рукой. — Не каждый день видишь знаменитого Клеста…
Я приподнял правую бровь: на приём я записался под своим настоящим именем, а не под кличкой, само собой. Хозяин мягко засмеялся грудным голосом, и я почему-то сразу уверился, что сей фрукт предпочитает, скажем так, не совсем привычные любовные утехи.
— Ну, что Вы, право, — сказал посол, отсмеявшись. — Неужели Вы думаете, что человек, прослуживший командиром отряда «ночных сов» несколько лет, будет неизвестен в международной дипломатии? К тому же, Вы весьма и весьма себя зарекомендовали на этой должности; у Вас, сударь мой, прямо-таки врождённый талант делать такие забавные пакости, что потом целые армии на неделю становятся парализованными. А такие факты для дипломатов очень любопытны. Как жаль, что Вы отказываетесь служить в армии родной для Вас страны…
Я невольно покосился на бронзовую птицу, которая сидела, нахохлившись, в углу стола, недовольно кося на меня одним глазом. Хм, а ведь это, кажется, сова. Смотрит так, что становится невольно не по себе: как будто внимательно слушает. Фу ты, наваждение какое-то…
— Господин посол, у меня для Вас конфиденциальная информация, не предназначенная для посторонних ушей. Нас не могут подслушать?
— Для такого рода разговоров у нас есть особое помещение, — маска прекраснодушия слетела, тон посла стал сух и деловит. — Прошу за мной.
Он встал и, не оглядываясь, вышел в боковую дверь. Я последовал за ним.
Хозяин, не сбавляя шага, сделал приглашающий жест — и вот уже появляется расторопный служака с закрытым горящим фонарём и услужливо гремит медными ключами, открывая внутренний замок и проскакивая впереди нас, как тень. Мы начали спуск в посольский подвал по каменным ступенькам.
Воздух там стоял сухой и свежий. Разумеется, тут не пыточные камеры, а хранилище вина и продуктов. Посольство всё же, а не тюрьма для оборванцев. Служака, услужливо прогибаясь, открыл ещё одну дверь, вошёл в комнатушку без окон, зажёг для нас несколько толстых свечей и с поклоном удалился.
В том помещении расположился простой сосновый стол в чернильных и винных пятнах, несколько тяжёлых стульев. Посол взял себе один, уселся грациозно, закинув ногу на ногу, и кивнул мне на другой:
— Ну, так что Вы хотели мне сообщить, любезный?
Я выложил ему всё, что знал: в двух странах готовится выпуск страшного оружия нового типа. В Нихелии в замке какого-то маркиза на берегу моря наклепали запаса эдак на 50 тыс. смертей, не меньше. В Божегории вот столько-то «огненных» химиков забрали на такие же секретные работы; накопленный объём — неизвестен, но успехи тут едва ли хуже, чем в Нихелии.
