— Ну, и чем я могу быть Вам полезен?
Я начал перед ним распинаться в том смысле, что, на самом деле, полезным могу быть как раз я сам. Мол, могу посодействовать приезду в нашу страну женщины-химика, которая работала в секретной «огненно-химической» лаборатории Нихелии и знает множество секретов: и государственных, и химических. А химия нынче — ого-го! — вещь для страны весьма нужная, так как её в войне начали использовать — и есть свежий, «почти вчерашний», пример такого использования, когда нихельцы нас били издалека, а мы только глазами хлопали — можете и сами уточнить все подробности. Но только с одним условием: чтобы ей было позволено выйти за меня замуж и жить вместе со мной. И не под замком, так как в этом уже нет жестокой необходимости: у всех стран появилось понятие, что может сделать химия огня, — государственная тайна свой смысл безвозвратно потеряла.
Министр молчал, не меняя выражения лица. Лишь бы его удар не хватил от такой наглости…
— Напишите бумагу-запрос о вызове своей невесты и зайдите ко мне через три-четыре месяца. Там посмотрим… Секретарь вам поможет составить такой вызов.
Ну, спасибо и на этом, что сразу в шею не вытолкали. Значит, через полгодика можно ещё раз заглянуть.
Потянулось бесконечное время…
Я в калейдоскопе похожих дней собачьей службы и мутного пьянства потерял счёт времени и даже начал сомневаться: а имеет ли мне смысл снова ехать к министру внутренних дел? За столько времени меня, пожалуй, и позабыли — кто займётся моими личными проблемами? Но в один из дней начинавшейся весны Хелька, глядя на меня странным взглядом, вручила мне письмо из министерства: мне назначена встреча.
Что ж, министр сказал — приезжай, значит — надо ехать.
Я вручил полученное письмо нашему начальнику городской стражи и поехал в столицу по быстро просыхающим дорогам на своей лошади. Сердце стучало то бешено, то неровно, как у мальчишки. Что меня ждало? — быть может, даже и арест с выдачей в Нихелию. Хотя нет, — для этого за мной сами бы приехали и повязали прямо в городе…
— Ну-с, молодой человек, — министр показал пальцем на бумажки на его столе, — ситуация для Вас складывается весьма благоприятно. За Вас хлопочет наш посол в Божегории. Уж и не знаю, чем Вы так ему потрафили, — он презрительно поджал губы, — но тем не менее…
Понятно: бывший «полевой» командир терпеть не может паркетных хлыщей вообще и Лебедя в частности, — не иначе, подозревая его, как и я, в противоестественных увлечениях.
— В настоящее время дано формальное согласие госпожи Ведит Брага о принятии нашего подданства, и она в моём министерстве уже зарегистрирована как верноподданная Его Величества. Кроме того, получено согласие из Божегории о переезде госпожи Брага в нашу страну.
— И где она будет у нас жить?
— Жить она будет, по милостивому разрешению Его Величества, в новом поселении нашей Королевской Академии наук. Также Его Величеством разрешён брак девицы Ведит Брага с любым верноподданным нашего государства, по её усмотрению.
— А вот как ЭТО прикажете понимать?! — я аж взвился на дыбы, чего со мной давненько не случалось. — Это кто же этот такой «любой»?
— Любой, — сухо продолжил министр, сделав нажим голосом. — Любой, кроме Клеста, конечно. Этого человека как бы нет сейчас в нашем государстве. Но под своим настоящим именем Вы можете попытать своё счастье — на общих основаниях.
Кажется, в уголок губ этого сухого пенька заползла язвительная улыбка. Или только показалось?
ЭПИЛОГ
Вот заканчивается очередное лето. Я стою на причале и вглядываюсь вдаль. Несколько дней я прожил в портовой гостинице, каждый раз выскакивая на берег, когда служитель на первом этаже бил в медный колокол и возвещал: «Парус на горизонте!»
Да, действительно, парус. Который медленно, мучительно медленно подходит к пристани. Корабль уже рядом; я слышу крики боцмана, и как бьётся волна о корабельный борт. Я чувствую запах морской тины. Я не вижу на палубе пассажиров, только матросов, которые носятся, как угорелые, увязывая спущенные паруса.
Швартовый конец уже подан; на пристани служители изо всех сил тянут брошенный фал, подводя судно к причалу. И вот он, лёгкий стук: портовики торопливо наматывают конец на береговой пал, намертво швартуя судно.
Когда закрепили носовой и кормовой, на пристань с корабля со стуком опустили сходни. Появляются пассажиры, с нервным, торопливым облегчением ступая на твёрдую землю. Я судорожно шарю взглядом по палубе: наконец появляется и Ведит. Юнга услужливо тащит за ней два дорожных баула.
Только это совсем не та бойкая аспирантка, острая на язычок. По сходням осторожно ступает степенная леди, держащая на руках драгоценный кулёчек с ребёнком. Я замешкался: в своих мечтах я планировал сходу подхватить её на руки, прижать к себе, закрутить, но, оказывается, это сейчас невозможно: у неё же ребёнок на руках. И она вся такая солидная… Ведит округлилась, похорошела; теперь я чувствовал себя студентом-недоучкой рядом со строгой преподавательницей. Ноги словно вросли в доски настила, и язык словно парализовало.
— Эй, солдат! У вас тут принято помогать дамам или как?
Горло перехватило; я с трудом проглотил комок и кое-как смог вздохнуть:
— Я очень скучал без тебя… аспирант.
……………………….
Мы поселились с Ведит в «научном городке» — эдаком «селе на свежем воздухе», созданном «для развития наук» указом Его Величества и огороженном высокой бревенчатой стеной — новенькой, с ещё невыветрившимся запахом сосновой смолы. Меня назначили там начальником стражи, т. е. мне вменялось надзирать, чтобы «случайные путники» не заходили в наши ворота и чтобы «местные жители» не выносили за пределы всё, что сами считали нужным.
Ведит рассказала мне некоторые подробности. Получив моё письмо, она, как и я предположил, долго и громко потешалась: «давай приезжай, дом есть». Но приятно удивилась, что я её не забыл и звал замуж через страны и границы. Однако, имелся и такой момент: все ближайшие потенциальные учёные женихи, узрев растущий живот новенькой химички, враз к ней охладели и поддерживали исключительно ровные, деловые отношения. Жизнь на этом, конечно, не кончалась, но у Ведит не было в Божегории ни друзей, ни даже знакомых, чтобы, вращаясь среди них, найти себе мужа. Божегория также страдала от нехватки мужчин, и чужестранке, не знающей обычаев и не освоившей местного менталитета, ничего в ближайшие годы не светило. Это Ведит как-то не вдохновляло, и она решила, что лучше уж иметь мужа-засранца в провинции, чем ходить незамужней в столице.
Конечно, она снова пошла к Лебедю. Этот прожжённый пройдоха как раз к тому времени вышел из тюрьмы, где сидел заложником начавшейся войны с нашей страной, и в каковую его препроводил лично тот самый «служитель безопасности», из цепких лап которого он когда-то вырвал меня. Небось, и в камеру упёк ту же самую, где я переночевал.
«Отсидка» никак не повлияла на изысканные манеры Лебедя. Он жеманно выразил удивление, что его скромную обитель посетило такое дивное создание, хотя, клянусь, цель визита отчаянной химички понял ещё с порога, едва она его переступила. Когда же Ведит показала моё письмо и попросила предоставить ей подданство моей страны, он начал деланно восхищаться её решительностью и мужеством.
