– Насколько эффективны эти испытания? – уточнил Мейсон.
– Это зависит от того, что ты ищешь, чего добиваешься, –
ответил доктор Денэйр. – С лабораторной точки зрения, эффективность
стопроцентная. По крайней мере, когда речь идет о специфической информации,
касающейся определенных фактов. Другими словами, собери группу студентов,
поставь их в ситуацию, когда каждый из них будет считать, что совершил
преступление, и все они как миленькие расколются и подробно расскажут, что и
как они «совершили», если накачать их одной из этих сывороток правды –
скопаломином, пентоталом натрия, амиталом натрия или любой другой. С другой
стороны, если взять закоренелого преступника, годами отрицавшего то, что он
совершил какое-либо преступление, и которого подвергали всем видам допроса
третьей степени и тому подобное, результаты будут совершенно непредсказуемыми.
Часто, находясь под действием сыворотки правды, человек с видом оскорбленной
невинности вопит о том, что он ничего не делал, хотя есть совершенно точные
доказательства его вины. А часто бывает и так, что человек, отрицающий на
следствии свою причастность к какой-нибудь мелкой краже со взломом, под
действием сыворотки совершенно спокойно признается в совершении убийства, о
котором никто не знает. Когда имеешь дело с людьми, страдающими от комплекса
вины, сыворотка правды бывает весьма эффективна. Как только ты узнаешь факты,
которые пациент боялся тебе раскрыть, ты очень быстро сможешь завоевать его
полное доверие. Особенно если имеешь дело с женщинами. В данном случае я
работал с молодой женщиной – скромной, утонченной, привлекательной. Ее что-то
угнетало. Я был уверен, что под действием сыворотки она признается в чем-то
постыдном. Ну, вроде внебрачной связи. Вместо этого она призналась в убийстве.
Глаза Мейсона сузились.
– В убийстве?
– По всей видимости.
– По всей видимости?! Почему ты так сказал?
– Потому что в данную минуту я не знаю, как интерпретировать
и оценить результат.
– Ты можешь в точности повторить, что она сказала? – спросил
Мейсон. – Ты делал заметки или?..
– Гораздо лучше, – заявил доктор Денэйр. – Я записал все,
что она говорила, на магнитофон. Конечно, кое-какие слова ты разберешь с
трудом. Пациент в таком состоянии часто бормочет весьма неразборчиво, как во
сне. В этом-то и преимущество использования магнитофона. Мы сможем прокручивать
ленту снова и снова, пока полностью не расшифруем весь текст. Однако юная особа
говорила весьма членораздельно, когда поведала об этом странном случае.
– Что за средство ты использовал? – спросил Мейсон.
– Комбинацию разных лекарств. С помощью наркотических
средств я погрузил ее в бессознательное состояние. Затем, когда пациентка стала
из этого состояния выходить, я использовал слабый раствор пентотала натрия и в
то же время применил ментальный стимулятор, чтобы вызвать у нее желание
говорить. Таким образом, клетки коры головного мозга оказались в конфликтной
ситуации. Летаргия физического тела сочеталась с определенным желанием
говорить. Это очень точно сбалансированное состояние, которое можно
поддерживать в течение нескольких минут. Иногда дольше. Зависит от индивидуальности
пациента. – Доктор Денэйр снял с магнитофона крышку, воткнул шнур в розетку и
щелкнул переключателем. – Я хочу, чтобы ты послушал внимательно и полностью, –
сказал он.
Перри Мейсон и Делла Стрит прослушали записанный на ленте
диалог. Когда запись оборвалась, доктор Денэйр перемотал ленту на начало,
выключил магнитофон и закрыл крышку, после чего посмотрел на Мейсона.
– Ну, что скажешь?
– А что ты хочешь услышать?
– Я хочу знать свои законные права и обязанности в данной
ситуации.
– Зачем?
– Чтобы знать, что делать.
– Если я скажу тебе, что по закону ты должен передать эту
информацию властям, ты это сделаешь?
Доктор Денэйр на минуту задумался, потом сказал:
– Нет.
– Почему?
– Существуют такие понятия, как совесть и профессиональная
этика. Закон относительно конфиденциальной информации был принят задолго до
появления психиатрии. В наши дни, чтобы исцелить пациента, ты должен проникнуть
в самые глубокие тайны, запрятанные в его мозгу. Я посвятил свою жизнь
искусству исцеления.
– Прекрасно, – сказал Мейсон. – Судя по всему, ты отдаешь
себе отчет в том, что намерен делать. Закона это не касается. Зачем же ты сюда
пришел?
Доктор Денэйр потер подбородок.
– Боюсь, для того, чтобы избавиться от ответственности.
Чтобы иметь потом возможность сказать, что консультировался с адвокатом.
– Другими словами, – произнес Мейсон, – если бы я сказал
тебе, что по закону ты обязан хранить тайну своего пациента и что тебе не
следует информировать полицию, то у тебя была бы твердая оборонительная
позиция. Ты мог бы тогда смело заявить, что советовался с юристом, после чего
следовал его рекомендациям. Я правильно тебя понимаю?
– Именно так, – ответил доктор Денэйр.
– Если же, с другой стороны, – продолжал Мейсон, – я бы
ответил, что, согласно закону, у тебя нет другой альтернативы, как только
сообщить властям обо всем, до чего ты докопался, то ты отказался бы следовать
моему совету. Так?
– Верно.
– И тем самым оказался бы в крайне уязвимом положении. Ты не
только утаил бы от властей информацию, но и сделал бы это, будучи поставлен в
известность, что, поступая таким образом, нарушаешь закон. Другими словами,
становишься соучастником.
– Это осложняет ситуацию. Я пришел сюда, повинуясь порыву, а
оказалось, что я сделал свои позиции более шаткими.
– Вот именно, – кивнул Мейсон. – Скажи мне вот что: какова
вероятность, что эта женщина сказала правду?
– Думаю, у нас есть все основания полагать, что она говорила
правду. Другое дело, что она могла сказать не всю правду. Ее разум был слишком
обессилен наркотиком, чтобы что-то объяснять. Поэтому в процессе испытания она
инстинктивно избегала всяких сложностей. Она выбирала самый простой вариант
ответа, сообщая лишь голые факты, безо всяких объяснений и подтверждений…
– И оправданий, – подсказал Мейсон.
– Можно и так сказать, если хочешь. Она находилась на самой
границе сознания. Все тормоза были сняты, ангел-хранитель спал.
Мейсон обдумал услышанное.
– Существует ли хоть малейший шанс, что это так называемое
убийство, упомянутое клиенткой, является лишь плодом ее воображения?
– Не думаю.
– Слушай внимательно, Берт. Я спрашиваю тебя: существует ли
хоть какая-нибудь вероятность, что преступление, в котором созналась твоя
пациентка, является игрой воображения?
